Сияние обманчивого Меркурия. Пятая книга
Шрифт:
В преломлении возможностей уставшего организма жизнь являла не то, чем была до представления. Словно в голове возникают образы, как дальние видения несбыточных слов как переносчиков чумы или инфекции. Она заражала отравляющим естеством разум героев. Малой долей, как нарастающим крещендо в головах забился приказ, который нигде не был обозначен. За ним можно следовать, но понять сложно, а порой невозможно. И как это представить? Голос заполняет естество ума…
Остается вакуум, заполненный белым шумом, где нет места сомнению, – учёный управляет туманным сознанием. Словно на коне заходит в покоренный город. Нет малейшего оттенка для сопротивления. Даже палитры не найдется в защите или
Героям даже казалось, что голос пронзает, простреливая стрелой барабанные перепонки, уничтожая возникновение звука. Голос не был чем-то отделимым от учёного. Он стал его частью, в которой шанса нет увидеть отдельные черты. Все категории слились воедино. Как вероятность понимаемых звуков, объединенных одним потоком, может стать из тугого плетения отдельными бисеринами и ниткой, не понятно. Даже не ясно, как разделить для знания. А незнание пришло сразу…
Героям смежила глаза неведомая сила, которая не подконтрольна существующим измерениям ситуации. Она была впервые встреченной, потому не могла стать четким разделением между придуманным и существующим в реальности знанием. Всё стало голосом, о котором мы говорили. Он завладел, где ранее были пределы героев. Они нигде, где были прежде в контроле себя. Нигде не обретали прежние черты.
Даже не складывалось впечатления, чтобы судить о понятии момента, между тем его отожествлением с реальным моментом времени. В глазах героев смежалось пуховым опахалом, забирающим силы от постоянного течения времени как ветра. В потоке сметались прошлые пределы мыслей или контроля над ситуацией. Реальность вышла из определения себя.
Время и пространство находились в разных оттенках и свойствах, как отображающих, так понимающихся со стороны знания. Точнее и знания не было: оно исчезло в сомнениях, что говорил голос. Он подводил к последней черте, служащей мостом. За ним ничего нет, не осталось, ведь не могло поняться вне качества жизни. Она истерла грани зрения. У героев болели глаза. Если они и есть…
Но в том, что есть мнимая черта, разделяющая черту фантазии и реальности, не оставалось сомнения. Ничего не могло служить отторжением от знания, где голос сочетался с разумом. Через объединение причин голос говорил, так как не отделялся от звучания внутри головы. Словно не существовал в отдельности от носителей и переносчиков гипноза. Те же самые крысы, но в ином воплощении. Герои стали не собой, а тенью.
На фоне пляшущих теней играли всполохи огней, считающихся словом:
– Вы стали моей частью. Никто не отделяется от универсума значений. Они не распадаются на категории или численные грани. Всё подвержено моему уму. Вы должны слушать, что говорю, ибо Я и есть Вы. Нет граней…
Слова стали звеном в понимании отсутствии границ, в которых задерживались явления жизни, но теперь и смерти. Чем считается герой, если его легко принудить к выполняемому приказу? Даже, если это постигалось посредством множественных и неспешных изменений. Оно сложилось, как действие сочетается с эффектом, им производимым. Как сумма значений, которая увеличивается. Даже не помышляет об остановке. Мчится вперёд, ведь движение стало голосом. Слова рисуют действия героев.
Бурят новые дырки в душах, чтобы легче контролировать, не отпуская:
– Нет граней, через которые не достиг бы вашего сознания разумом, ведь определения растаяли между термином и словом. Стали сочетанием, когда не отделить клыки, произрастающие на пашне, и страшных великанов. Вам придется с ними сразиться, ведь стали страхом и смертью. Если хоть на малую
В умах героев созревает зерно посаженного сомнения, словно оно в точности определяло возможные стороны мысли. А, если прерывалась черта жизни, то появлялось знание: где нет учёного, там нет Астры и Адама. Ведь они стали единым и неделимым явлением сути. Это, словно разделить сиамских близнецов, чтобы обеспечить отдельные жизни, но возникает связанным с этим делом риск. Разделят – умрут, не будут больше возникать в отдельности. Нет защиты от гипноза. Он проник глубоко в глаза, заражая маковым зерном.
Везде царство сна, где продолжение Морфея есть сон. Где он есть, там чудовища, порожденные разумом. Но в нашем случае, слова как рой мух, заползающих под кожу, глаза и нервные окончания. Проникают в нутро, лишая сопротивления, ведь не отделяются разумы гипнотизера и героев. Словно один сплошной клубок Ариадны. Не разгадать, не понять, где начало, а где конец. Только пройти через лабиринт, но царство смерти обретается в нем. Чем дальше зайдешь, тем больше дров наломаешь из бревен глаз. И не восстановить их. А голос сильнее заколачивает гвозди.
Не отделяются доски сознания от того, что в них сейчас вкладывают:
– Как не властен горшечник над глиною, так вы не властны над пластикой своих душ. Ведь нет его разграничения, если элемент творчества вершит, что содержится в нас. Но если есть отказ или выход из мига, то не сочетается выживаемость с тем, где окажетесь. Или перемежаетесь во времени, станете вне него. Вы потеряете себя во мне.
Героям становится больно, что нет вдохновения отдельного материала, вещества, из которого кует учёный исследование. Ведь они не делимые по факту объединения. Чувство тем больше, чем больше зреет сомнение, как выйти из единения причины и связи. Но как отделить нити, связывающие марионетку и кукловода? Если порвутся нити, то потеряют жизнь оба, в нашем случае, трое. Не будут колебаться под движением рук, куда завёл хитрый разум. Ведь сейчас идёт он играет.
Нельзя разделить, как игра сочетается или сочеталась в себе самом, если стирается последняя грань между разумом и сознанием. Словно плотина, которая удерживала воду, разрушилась от напора и её унесло. Не найти, где она находится, ведь произошло объединение сердец и душ. Оно стало единым, что отдельно помыслить невозможно. Где теряется индивидуальность, там рождается приказ. Сплачивает марш, а сражение разделяет, как говорят. Не разделяется воинство из людей. А всё больше солдат, шагающих в унисон, который рождает химер страха…
Герои смертные, и боятся, как и все. Не могут оградить от великого таинства, ведь тесно связано с реальностью, переносимой внутри разума. Там, где не видно влияние, появляется нечто большее, чем обычное повиновение. Это называется единением реальности. Она не отделяется от носителя и переносчика состояния слияния. Или как по-иному назвать, если не мыслятся категории «Учёный», «Астра» и «Адам». Только в единстве, которое связывает, проявляется больше…
С крещендо, только с явным преимуществом по нарастанию скорости завязывает жизнь в единую змею обстоятельств. Она больше, чем можно помыслить в стандартной позиции разума, ведь её не ограничивают. Разнуздывает, так как реальность сочетается с тем, как придумать и понять, а не отказаться от зрения в пользу галлюцинаций. Они не наступают, не укрывают кронами, в которых можно успокоить нервы и не воспроизводить постоянно одни моменты. От них не выбраться и не понять, как удостовериться в состоянии зрения мига.