Сияние обманчивого Меркурия. Пятая книга
Шрифт:
Язык забыл, как производить вольные слова, учитывающие характер и особенность жизни. Волю и значение реальности, когда пространство может управляться, если говорить об обратном значении. Не идти за нитью, а попробовать разрезать ткань влияния. Стать выше, где находится учёный. Малой порцией фотонов зажечь волю к светлой жизни. Думать позитивно…
Учёный, словно увидел маленький узор, состоящий из тепла. Вновь отбросил в зачаточное состояние, не давая мотива раскрыться или стать выше, от чего хочется избавиться, видя опасность. Нет, заколоть сразу жертву, если в силах проявить настрой и волю! Не давать мотива для содержания и понятия, как бороться. Лишить возможности и значительности сопротивления.
Будут две пешки, идущие, куда направит указующий перст. Для него нет определений, как желает Адам и думает Астра. Учёный знает влияние, как распространяет яд действия на возможности для дыхания. Спирает дыхание в легких, не готовых воспринимать сжатие. Боль волнами разбивается о порог страха, вышибая крик. Он полный от отчаяния. Капает сверху состояние, кровоточа, шепча: «Нет жизни». Темнота падает, как занавес.
Сцена подергивается мраком, не находящим, где он был. Он перемещается, используя себя, как движение, ибо насыщается темнотой. Она – вечная подруга, дружащая с рождения: порождения Нюктой, Эребом, всем темным и извечным, но обозначаемым словом, чтобы понять. Без него нет определения, жизни. По этой причине темнота обезличенная и мрак без имени – занавес на последних этапах, выбивающих почву из-под ног. Не взмыть, чтобы спасти от мойры жизнь…
Децима угрюмо поглядывает, прошивая насквозь, минуя иллюзию защиты. Мозг старается выстроить стену, чтобы не казаться прооперированной лягушкой, которая боится. По внутренней стороне отражения скальпеля прошёл страх. Крик исторгся спутанным роком с иссохших губ как коры. А ведь недавно герои были живыми. Или сознательный выход за грань, чтобы ощутить полноту жизни? Или имеет другую подоплеку? Нет ответа.
Сцена озарена пламенем, сжигающим в струящийся лошадями пепел. Там нет цельного мозга – нет рубежа, когда принимаешь приказ, чтобы продлить жизнь. Хоть на одну искупительную секунду больше, но это самообман, плен томительных ожиданий и уничтоженной пустой оболочки. Но душа пребывает в теле. Она не может выйти за пределы тела.
Просто герои находятся по ту сторону гипноза, когда превращены в нзамби, зомби, не ищущими иного, что определяет гипнотизер. Для него цельность жизни есть отмена присутствия на гранях собственной надежды и вольности. Когда иступится до конца меч, то заржавеет тропа веры. Не будет влиять на понятия: вернуться в изначальное положение вещей. Вновь быть.
Не казаться иллюзией цельной оболочки, где нет яви, боящейся стать на один этап с реальностью. Если её нет, не прибудет, не воскреснет в прежнем эпизоде. Будет мертвым, ушедшим из привычности цельности и тленности оболочки. Гипноз уничтожает волю.
Герой стал рабом, идущим за реальностью субъекта. Стал объектом, как явным, а не ставшим выше. Это явно прослеживается, так как нет отражений воли и чувств. Они не возвращаются, откуда ушли. Наверно, на время – мозг не может отслеживать поток информации, захлестывающей с головы до ног, ведь её много. Вода льется быстрее, забирая иллюзию утраченной цельности повествования воли.
Манкурт, марионетка, раб – всё одно слово, когда обозначаются Астра и Адам. Где совпали, там не пребывают в понятии отсутствующего потока и ощущения цельности. Где сейчас? Она забывает имя и значение.
Не пребывает в отображении и однозначном явлении, когда знаешь, куда идешь, если назван путь и маршрут. Есть система координат, четкая и однозначная. Сейчас сорвана и разорвана на сотни лоскутов забытого белого флага, – кукловод не имеет жалости или совести по отношению к марионетке или ниток. Для него нет обозначения влияния, если не совпадает цельность и реальность в смысле утраченных понятий. Если забудешь, то не вспомнишь, где проходил эпизоды памяти. Хочешь являть цельность выбора, а не ужаса. Не уничтоженные грани…
Но
Герой падает в объятья мрака, являющиеся последними для поцелуя со смертью. Она танцует последний танец на ребрах покоренного Адама. Астра пытается сделать вдох, но он обрывается прерывистым хрипом. Не хватает дыхания для ощущения свободы, а не спертости внутри, в груди, как обнимает смерть, целуя агонией в веки. Они смежаются от вечного и томного сна, когда нет границ для повествования. Сценарий порван и не имеет жизни.
Книга судеб выбрасывается за ненадобностью. Остается воспоминание как след о прошлом путешествии, когда ноги помнят власть и силу, а не идут, куда зовут ветра. Ветер перемен крушит сомневающихся людей, которые не готовы сделать решительный шаг и взять быка за рога. Быть в реальности цельными с амплуа, не разобранными на сотни оттенков, запчасти. Герой не представляет ровным счётом ничего. Не имеет причин таинства дыхания, ощущая цельность души. Она упорхает из тела…
Истерзанная сущность не довлеет над ужасным роком. Где нет радости, нет воли случая, когда думаешь: кукловод сжалится и не заметит движения тела. Примечает, ударяет молотом, чтобы не было шансов для спасения. Пространство уходит из взгляда. Не основывает причин для воспоминаний о сопротивлении. Взгляд заполняет кровавая пелена, забирая из рока жизни Адама и Астру, не желающих ощущать боль в груди, голове, уме, во всем естестве. Движение – боль и желание встать, чтобы оказать сопротивление или бледное подобие. Но не воцарятся в уме. Герои падают в сплошной туман темноты. Рокот громит. Тишина смеется…
Глава 39. Ворон невзгод
Тишина смеется, вбирая в пустые глазницы хохот с кровью, не разделяя его на ментальные и зрительные части. Ей без разницы, сколько по времени страдают герои: всегда мало, так как уничтожить до конца – единственная цель для тишины. Она разрывается хлопками взрывающихся дверец, когда кажется, избавишься от преследования, но вновь попадаешь под чёрную тень птицы. Она не милосердна. Убийственна в своей первопричине, которая крушит всё, что ей не подвластно с первого появления на сцене, захватываемой с ускорением уничтожаемых до атомов нервных окончаний. Нет ничего живого, чтобы зацепиться за края распавшейся реальности, проявить себя и выжить. Нет, спастись от безумия, от которого нет пространства для маневра или хотя бы побега. Трудно убегать, когда нет даже направления для следования, не то, чтобы видеть, куда надо бежать. Глаза кровоточат от вбитого с болью клюва...
Ворон невзгод угрюмо нависает громыхающим рокотом, перебирая нервы, не жалуя, а уничтожая. Какая разница, сколько в герое остается живых граней или оттенков для жизни? Уничтожить до конца, тогда настанет освобождение и вылет за пределы естества. Нельзя пребывать в ощущении, что нет хорошего! Но ворону не объяснишь! Он будет каркать и веселиться, когда обмякнут до состояния овоща нервы героев – нет тепла и присутствия. Жизнь – коварная штука, выбивает из седла. Наездник падает на пол от боли, которую не может сдержать, ни хотя бы удержать в рамках приличия и не остановленного дыхания, которого не хватает, чтобы справиться от ужаса, сковывающим его со всех сторон. Точно прутья тюрьмы, сжимающиеся с каждой секундой губительного промедления. Поздно.