Скала альбатросов
Шрифт:
А потом настало время, когда она упорно работала, чтобы вернуть себе утраченное богатство. Время, когда бросила вызов самой себе. Десять лет. В течение долгих десяти лет спать означало для нее не задавать себе вопросов: есть ли смысл в этой буйной жажде богатства, в вызове, который она бросила судьбе. Она съеживалась в комочек в своей одинокой постели, как бывало в детстве, и засыпала, лишь бы только отогнать все сомнения, все волнения и тревоги, чтобы дождаться будущего, то есть дня сегодняшнего, дожить до мгновения, которое перенесло ее сюда, в объятия любимого.
Теперь, с Марио, она может спать, как и он, заснуть
Марио спокоен, она видит это по его лицу: веки чуть вздрагивают, и на губах играет легкая улыбка, его грудь вздымается медленно, подобно морю в штиль. А ее, смотрящую на него, охватывает трепет, переполняют благодарность судьбе и радость покоя. Она не хочет засыпать, а хочет запомнить все, что заполняет эту удивительную минуту, — вещи, краски, запахи, запомнить необычайную гармонию, царящую вокруг.
Как прекрасно его тело — тело любимого человека! Лежащий рядом, он почему-то кажется выше ростом, гораздо выше. И она любит его, любит безгранично.
Она всегда любила его. Даже когда удалялась от него, когда избегала…
Она любила его и тогда, когда покидала ночью Тремити, переодетая монахиней, уезжая под чужим именем в незнакомое место, навстречу какому-то другому мужчине, когда долго сидела на корме и, глядя на далекий горизонт, в душе обрушивала на него самые горькие слова, стараясь изгнать, навсегда стереть его образ из памяти. Но это длилось лишь мгновение, один лишь миг негодовала она из-за пережитых обид, из-за его долгого отсутствия, ведь ей казалось, он оставил ее навсегда. Но вскоре его образ вновь вставал перед ней. И тогда она, заливаясь слезами, корила себя за слова, которые обрушила на него. Она нянчила его в своем воображении, как ребенка, вновь впускала его в свою душу, и он занимал в ней еще более почетное место.
Она жила с отчаянием в сердце, его отсутствие убивало ее. И тогда она снова старалась освободиться от него. Пыталась возненавидеть. Упрямо убеждала себя, будто сумеет забыть его. Но то была совсем жалкая попытка уйти от себя, ведь, выслушав упрек Марты, она с готовностью отказалась от возникшего злого и столь не свойственного ей чувства.
А когда она приехала на озеро Варезе и Джулио развлекал ее, ухаживал за ней, стремясь добиться ее расположения и любви, вводил в новый для нее мир, то и тогда он, Марио, по-прежнему оставался в ее душе. Она позволяла ему жить в ее душе, притворяясь, будто его там нет. Она заставляла себя молчать, чтобы не произнести ненароком его имя. Она старательно занимала себя чем угодно. Но он все время жил в ее воображении.
И в день свадьбы, когда Марта объясняла ей смысл супружеских отношений, былая печаль вновь всколыхнулась в ее душе и тайные слезы упали на подвенечное платье. Вовсе не Джулио ожидала она в первую брачную ночь, не он был супругом, о котором она мечтала, и Марта все поняла, но сделала вид, будто воспринимает их как обычные для невесты слезы, вызванные страхом, который переживает каждая новобрачная, и не называла ни его имени, ни имени мужа, а говорила только: «Когда войдет супруг…» Будто достаточно было одного лишь слова «супруг», чтобы перепутать
А когда настало время смертей и трудностей, она убеждала себя, что в ее сознании, в ее душе не осталось больше места для Марио. Она приняла решение не возвращаться в прошлое, а значит, необходимо было сделать все, чтобы освоить новое для нее доходное дело, которое и принесет ей свободу. Не могла же она вечно рассчитывать на чью-то помощь. Она поняла, что мало иметь друзей, которые помогли ей войти в его круг. Удержаться в нем она может только собственными усилиями и должна рассчитывать только на себя. Она ненавидела войну, однако именно основной инструмент войны — оружие — помог ей остаться на высоте и упрочить положение, которое Арианна занимала к тому времени.
Но и тогда, лишь бы не слышать призыва Марио, она держала его образ словно в заточении, не выпуская из ограниченного пространства, которое отвела ему в своей душе. Его облик долгие годы пребывал там, составляя ей компанию, и они привыкли быть вместе — его видение и она, — были уверены друг в друге, необходимы друг другу. Еще немного, и не понадобилось бы стремиться к реальной встрече, бросаться в объятия и плакать от радости в нереальном будущем, которое все же началось сегодня, сейчас.
Она все еще плачет, и ей не верится, что она с ним, что они лежат в объятиях друг друга, превратившись в единое целое…
Она отвела голову, чтобы ее счастливые слезы не разбудили любимого. Она уверена, что они любили друг друга еще раньше, до их первой встречи, прежде, чем родились. Они рождены для любви.
Теперь она представляет эту любовь во всей полноте, и ей хочется еще больше любить, обожать, боготворить Марио все те дни, недели, годы, какие Господь отпустит им прожить в невероятном счастье, прежде чем Всевышний пробудит их от волшебства, что зовется жизнью, и их бесприютные души вновь отойдут в иное измерение и в иное время.
Но если ему придется отлететь туда раньше… Нет, он не может умереть прежде нее! И потому отныне она будет смиренно молить Господа призвать их к себе вместе, будет просить его каждый день — и сегодня, когда, проснувшись возле нее, Марио увидит, как она улыбается, и когда они пойдут рядом, соединив руки, и когда, прижавшись к нему, она будет делиться с ним своими мыслями, своими опасениями за их счастье, и когда сорвет цветок, и когда они вместе будут любоваться морем.
И она еще будет молить Господа, когда приласкает ребенка, когда будет заботиться о доме, когда расстелет белую скатерть и крахмальные простыни или приготовит любимому ванну, когда вечером распахнет дверь своей спальни и примет его в свои объятия, а он поцелует ее. Пусть он знает, что она молится за них!
Но если Господь не услышит ее молитву и она уйдет на небеса раньше, то пусть ее любимый не плачет, потому что она все равно не покинет его. Он оденет ее тело в белое платье, положит в гроб флакон духов и осыплет ее лепестками роз. И пусть не пугается, что тело станет холодным, а губы немыми. Все равно, все равно она останется подле него. Пусть прислушается к тишине — и уловит ее шаги. Утром пусть взглянет на подушку и найдет лепесток розы. А выйдя из дома, пусть вдохнет воздух и ощутит ее запах. Нет, он не должен плакать, не должен, если не увидит больше ее тело!