Скандинавский король

Халле Карина

— Мне понравилась часть "носить лучше любой короны". Это было очень поэтично, как обычно.

Он слабо улыбается. — Это не то, что я имел в виду.

— Я знаю.

Он протягивает руку, обхватывает мою талию и притягивает меня к себе. Девочки крепко спят в своей комнате, и мы здесь только вдвоём. Такое ощущение, что мы вдвоём против всего мира.

Его рука исчезает в моих волосах, и он наклоняется, нежно целуя меня в губы. Я провожу пальцами по его спине, ощущая его гладкую, упругую кожу. В такие моменты кажется, что нас невозможно

остановить, что мы бессмертны, что мы в центре кружащейся вселенной, бог и богиня, и все миры у наших ног. Ничто не может нас коснуться.

Он отстраняется настолько, что его губы касаются моих. Я слышу, как он сглатывает, а когда открываю глаза, он смотрит прямо в мою душу, в моё сердце. — Я хочу ребёнка, — бормочет он так грубо и так тихо, что я едва его слышу.

Я хмурюсь, мой живот делает сальто назад. — Что?

Ребёнка?

Ребёнка!?

— Я хочу ребёнка от тебя, — говорит он мне в губы. — Я хочу, чтобы мы сделали его. Чтобы мы создали новую жизнь, мою и твою.

Черт возьми.

Это было не то, что я ожидала от него услышать.

На самом деле, я никогда не слышала от него упоминаний о детях, я полагала, что Клара и Фрея — это всё, чего он хотел.

Но теперь он хочет ребёнка от меня.

Меня.

— Я хочу снова стать отцом, — продолжает он. Он выпрямляется, проводит рукой по моей шее. — Я хочу, чтобы ты была матерью моего ребёнка. Моих детей. Черт, я хочу много детей. Целый дворец, полный братьев и сестёр для Клары и Фреи.

Много детей?! Целый дворец!?

Я не знаю, что сказать, что подумать.

Правда в том, что мои яичники сейчас разрываются на миллион кусочков, и я бы солгала, если бы его слова не были самой романтичной, удивительной, радостной вещью, которую я когда-либо слышала (и это говорит он, у которого ужасно романтичное сердце).

И я бы точно солгала, если бы сказала, что не думала об этом.

О, я думала об этом.

Очень много.

Моя матка была бомбой замедленного действия на протяжении почти всех моих двадцати лет, и я думаю, что единственная причина, по которой мне удавалось игнорировать это, заключается в том, что я была няней для чужих детей. А работая няней, я не только получаю семью и безопасность, которых у меня не было в детстве, но и забочусь о младенцах и детях. Они не мои, но это позволяет мне избавиться от этого.

Но с тех пор как я начала работать на Акселя, эта бомба замедленного действия стала звучать всё громче и громче, заставляя меня обратить на неё внимание. Сначала я думала, что это потому, что я так полюбила Клару и Фрею, а потом поняла, что это потому, что я полюбила их отца.

Я бы родила детей от этого человека в любой день.

Что потом? — Говорит голос в моей голове. — Ты думаешь, это действительно сработает?

Я игнорирую его. Вместо этого

я выбираю экстаз.

— Мне нравится, когда ты теряешь дар речи, — говорит он с ухмылкой, заправляя мои волосы за ухо. — Это даёт мне мир и покой.

Я разражаюсь смехом. Это даже не смешно, что он сказал, просто я не могу сдержаться. Радость проникает в меня из всех уголков моего сердца.

— Что? — спрашивает он, нахмурившись.

— Ничего, — говорю я, и если я не перестану улыбаться, то думаю, что моё лицо навсегда останется таким. — Совсем ничего. — Я хватаю его за руку и начинаю тянуть его к французским дверям.

— Куда мы идём? — спрашивает он.

Я бросаю на него кокетливый взгляд через плечо. — Если вы хотите детей, Ваше Величество, то первое, что мы должны сделать, это начать их делать.

Он позволяет мне затащить его в спальню. — Не то чтобы я жаловался, но разве ты не должна несколько дней не принимать таблетки, чтобы они не подействовали?

Я ложусь обратно на кровать. — Нет ничего плохого в небольшой практике.

— Нет, — говорит он с похотливой ухмылкой, расстёгивая шорты. — Определённо нет.

* * *

Жужжание прерывает мои сны.

Я стону и переворачиваюсь на спину, моё тело всё ещё измождено бесконечными занятиями создания ребёнка. Я медленно открываю глаза. Свет освещает комнату, но это не от луны снаружи, а от моего телефона на тумбочке.

Кто, черт возьми, звонит мне в такой час?

Я смотрю на Акселя, который спит и слегка похрапывает — он всегда в отключке, после того как кончит, а затем тянусь к телефону.

Это Амели.

Мой пульс учащается. Боже, я надеюсь, что всё в порядке.

Но прежде чем я успеваю ответить, телефон перестаёт жужжать.

Я открываю его и проверяю время. Здесь, на острове Санта-Крус, три часа ночи, а это значит, что в Париже сейчас восемь утра.

Я как раз собираюсь написать ей сообщение и спросить, зачем она звонила, когда приходит сообщение от неё.

Это фотография чего-то, снимок экрана, и я не могу рассмотреть его как следует, пока он не откроется.

За ним быстро следует ссылка на британский таблоид.

Моё сердце падает как камень.

Это не к добру.

Я открываю первую фотографию, под которой Амели написала сообщение: это правда?

И к моему полному ужасу, это правда.

Абсолютная правда.

Это первая страница статьи с моей фотографией.

Фотография моего фоторобота, сделанного в те времена.

Заголовок гласит: «Датская королевская няня — преступница!»

Я не могу дышать. Я не могу моргать. Я даже не могу больше чувствовать своё сердце.

Всё, чего я боялась, всё, что я пыталась похоронить, всё, что я оставила позади себя, надеясь никогда больше не сталкиваться с этим, вернулось в полной силе. Меня больше не преследует моё прошлое.