Скандинавский король

Халле Карина

— Мне жаль, — говорит она, смятая и расшатанная, и я знаю, что ей тоже больно. — Я была такой глупой, молодой и…

— Нет, — говорю я резче, чем хотел. — Не в этом дело. Как ты могла не сказать мне правду?

— Ты бы не понял.

— Не понял?! — кричу я. — Как ты смеешь говорить мне такое!

Она смотрит на меня в шоке на мгновение, прежде чем крикнуть в ответ: — Ты бы вёл себя так же!

— Нет! — кричу я. — Я бы не стал. Аврора, ради всего святого, ты скрывала это от меня, а теперь я узнаю об этом из гребаного таблоида.

О чём ты, блять, думала? Мы могли бы предотвратить это, если бы ты достаточно доверяла мне!

Её рот открывается, подбородок дрожит.

— Блять, — рычу я. Я встаю с кровати и стаскиваю с пола пижамные штаны, пытаясь думать, нуждаясь в пространстве. Я хватаюсь за волосы, дёргаю, пытаясь взять себя в руки.

— Аксель, прости меня, — снова говорит она. — Пожалуйста.

— Это ничего не меняет. — Я поворачиваюсь к ней лицом, тяжело дыша, сердце сжимается в груди, словно в тисках. — Я признался тебе в своём самом большом секрете, в своём преступлении, а ты просто держала свой при себе. Я доверил тебе это, потому что доверяю тебе и твоему большому сердцу, но очевидно, что ты мне совсем не доверяешь.

— Я доверяю тебе! — кричит она, умоляя. — Доверяю. Я собиралась сказать тебе.

— Когда? Когда? — Я раскидываю руки. — Однажды? Вот почему ты не хочешь рассказывать девочкам, вот почему ты не хочешь, чтобы мы стали чем-то?

— Я хочу, чтобы мы стали чем-то! — кричит она. — Но, чёрт возьми, Аксель. Ты витаешь в облаках.

В облаках? — Это то, что ты думаешь? То, что я хочу от тебя детей, то, что я хочу рассказать о тебе своим девочкам, всему миру, то, что я хочу жениться на тебе и сделать тебя своей королевой, ты думаешь, это значит, что я витаю в облаках?

Внезапно она замолчала, её рот зажат, глаза расширены, когда она смотрит на меня. — Ты… ты хочешь жениться на мне? — шепчет она.

Я борюсь с желанием закатить глаза. — Да. Я подумал, что это было очевидно, когда я попросил тебя стать матерью моих детей.

— Ты не делал предложения…

— Предложение? — восклицаю я. — Как я мог сделать предложение, когда я даже не могу заставить тебя признаться всему миру, что мы вместе. Если бы я встал здесь на одно колено и попросил тебя стать моей женой, ты бы согласилась?

Она снова замолкает. Полагаю, большинство предложений не сопровождаются криками. Я даже не планировал этого, пока мы были здесь, хотя на всякий случай выбрал кольцо.

Чем больше она молчит, тем больше я надеюсь, что она никогда не скажет.

Я не уверен, смогу ли я выдержать это.

Я не уверен, что…

— Я бы не согласилась, — тихо говорит она. — Мне жаль.

И в этот момент стены рушатся на меня.

Я даже не могу дышать. В моей груди бетон. — Что?

Она качает головой. — Я не думаю, что мы можем быть вместе. Ни сейчас, ни после этого. Никогда.

Эта боль жестока. Острая, стремительная, режущая меня от кишок до рта. Я истекаю кровью от сердечной боли прямо здесь. Я прислоняюсь к комоду позади меня, пытаясь удержаться.

— Почему? — Мне удаётся сказать, мой голос ломается, всё ломается.

Я

больше не мужчина, я просто оболочка.

Хрупкая, ломающаяся оболочка.

— Почему? — повторяет она, и тогда я вижу, как слезы текут по её лицу. — Потому что у нас никогда не получится. Это только доказывает это.

— Но у нас получается лучше, чем что бы то ни было!

— Когда мы только вдвоём, — тихо плачет она. — Но это не только мы вдвоём. Ты король, у тебя есть страна и, что ещё важнее, твои дочери. После этого я даже не могу оставаться твоей няней. В глазах всех я преступница. Твоим дочерям будет больно от этого, а если я останусь, им будет ещё больнее. Я люблю тебя до смерти, Аксель, но я не буду подвергать их опасности ради того, чтобы быть с тобой. И ты знаешь, что это правильно. Это единственное, что нужно сделать.

Она несёт чушь. Я знаю, почему она это говорит, но она уже готова сдаться, готова перевернуться. Я так не поступаю.

— Послушай, — говорю я ей, стараясь, чтобы мой голос не повышался. — Я люблю тебя. Я люблю своих дочерей. И ты не имеешь права говорить мне, что мне чувствовать по любому поводу, и не имеешь права указывать мне, что важно, а что нет. Я осознаю, что я гребаный король и у меня есть страна. Но я принимаю решения в своей жизни, никто другой.

Я наклоняюсь и беру её за плечи, заставляя посмотреть мне в глаза. — Девочки поймут, — говорю я ей. — Они всё равно не читают бульварную прессу, не в их возрасте, но мы, конечно, можем объяснить им своими словами, что с тобой произошло. Это то, что мы должны делать на данном этапе их жизни. Мы должны предупредить их о том, что может быть напечатано.

— А как насчёт всех остальных?

— Все остальные? Майя? Она моя тётя и твоя подруга. Я сомневаюсь, что твоё прошлое играет какую-то роль в её жизни или в том, что она думает о тебе. То же самое касается Стеллы. Близкие мне люди не из тех, кого легко переубедить. Они люди. Они всё понимают. Они все совершали ошибки.

— Но народ.

— Народ есть народ, и он может думать, что хочет. Я сделаю заявление, мы оба сделаем, и если они хотят продолжать, то пусть делают. Послушай, народ, пресса, все они раздули миллион историй обо мне, о Хелене, о моих родителях и об их родителях. Такова цена, которую приходится платить, будучи королевской особой. Но я не собираюсь отпускать тебя и уйти из моей гребаной жизни только для того, чтобы о нас не говорили ничего плохого. Пошли это. Пошли они.

— Я просто буду чувствовать себя виноватой.

— И я тоже чувствую себя виноватым. Из-за стольких вещей. Последние два года я тонул в своей вине перед Хеленой, и мне казалось, что я не заслуживаю любви и уж точно не заслуживаю тебя. Но ты, ты смогла сделать меня лучше. Твоя любовь, твоя доброта, твоя преданность помогли мне исцелиться, и я не смог бы сделать это сам. — Я делаю паузу, изучая её лицо, надеясь, что мне удалось до неё достучаться. — Мы все просто сломленные дети, прикрывающие свою вину взрослой одеждой. Мы примиряемся со своей виной или нет, но в любом случае мы продолжаем двигаться дальше. Вопрос только в том, будешь ли ты двигаться дальше со мной?