Сказание о пустыне
Шрифт:
И вот раздался шорох внутренней задвижки. Дверь приоткрылась. Сначала совсем немного. Затем шире. Мужчина шагнул в сторону, чтобы остаться в тени. Тонкая фигурка выскользнула в коридор, осмотрелась в поисках служанки, которую он отослал. В тишине раздался отчетливый вздох, а затем шаги.
Он позволил жене отойти от двери, а затем схватил, заключая в объятия и не давая закричать. Она сразу же начала извиваться, пытаясь вырваться. Но Карим держал крепко.
— У моего цветка, оказывается, есть шипы, — произнес он, утыкаясь носом в спутанные волосы за
Адара замерла, узнав его голос, а затем начала вырываться с новой силой. И даже удивившей его злостью. Аттабей с трудом затащил ее в комнату, но отпускать не спешил.
— Глупая женщина, неужели ты думала, что я решу привести в дом еще одну жену?
Он опустил руку, закрывавшую рот и достал из складок одежды мешочек, что привез с собой из Набира.
— Твоя мать сказала, что ты хочешь посвататься… — начав говорить, Адара перестала вырываться, а потом совсем замерла, услышав позвякивание металла.
Карим опустился на ковер, увлекая ее за собой. Высыпал из мешочка золотые браслеты. Каждый со своим узором. Ювелир, что изготовил их, славился своим мастерством на все девять городов Великой пустыни. Каждый шейх заказывал у него украшения для своих жен.
— Ты родила мне сына, — первый браслет скользнул по тонкому запястью. — Согрела мое сердце. Прогнала одиночество. Зачем мне другие жены, если у меня есть мой цветок?
Пять браслетов тихо позвякивали на руке Адары, поблескивая в темноте.
— Если… если я не ошиблась, скоро у нас будет еще ребенок, — тихо прошептала она.
Улыбнулся Пустынный Лев, прогнал страх. Все знают, что вторые роды проходят легче первых. Небеса сберегут его цветок, как будет беречь и он сам…
…На следующий день после возвращения аттабея ко мне приходит свекровь. Лицо ее опухло от слез. Глаза красны. И впервые заметно, что время также беспощадно к ней, как и к другим людям. Она останавливается сразу за порогом комнаты, не смея подойти ближе. Молчит.
— Надира, сходи к кормилице, узнай, как чувствует себя Рашид.
Служанка послушно кланяется и уходит. Мы остаемся вдвоем.
— Карим хочет отослать меня, — говорит женщина, которую я бы хотела никогда не видеть. — К моей сестре. Ее муж живет в Набире.
— Легкой вам дороги, — отвечаю и отворачиваюсь. Но гостья не уходит.
— Поговори с ним. Только тебя он послушает. Попроси его оставить меня здесь. Я… я не стану больше мешать тебе. Не буду говорить. Но я хочу остаться в моем доме! Пожалуйста… Я прошу тебя, поговори с моим сыном. Я не хочу уезжать.
Я снова смотрю на нее. Сейчас передо мной не гордая дочь шейха, а несчастная немолодая уже женщина, которую выгоняют из собственного дома. Я помню, что она говорила мне. И понимаю, что в душе она все также меня презирает. И никогда не посчитает равной.
— Чего ты хочешь? — спрашивает Зейнаб аль-Назир. — Драгоценности? Наряды? Что тебе нужно? Я отдам все.
— Почему вы хотите остаться?
Я хочу понять ее. Зачем? Не знаю. Еще вчера мне хотелось сделать ей больно, но сейчас… Золотые
Гостья вздыхает. Проходит по комнате. Останавливается у окна.
— Когда-то я была такой как ты… Молодой. Полной сил и страстей. Меня растили во дворце. Я никогда не знала отказа ни в чем. Меня учили танцевать, петь, играть на музыкальных инструментах, вести дом, читать, писать. Я знаю три языка и наречие народа пустыни. Мне казалось, меня ждет удивительная жизнь, но потом меня выдали замуж. И оказалось, что все, что от меня нужно — родить ребенка. Лучше мальчика. Но именно в этом природа мне отказала. Роды были долгими и тяжелыми. Помню, как я кричала. Мучилась. А когда все закончилось, и я пришла в себя, повитуха сказала, что еще один ребенок меня убьет. Ты наверняка слышала, что говорят обо мне. Правда. И ложь… Я боялась смерти, но она все равно меня нашла, — свекровь посмотрела мне в глаза. — Я больна, боль живет внутри, там, где у нормальных женщин плодородное чрево, у меня лишь пустыня и боль… Мне осталось недолго, но я хочу провести все свое время здесь, в Аль-Хрусе. Я люблю этот город, люблю своего сына и внука. Я не хочу уезжать…
Наверное, мне стоило прогнать ее. Отвернуться. Уйти, оставив без ответа. И будь она на моем месте, поступила бы именно так. Но я — дочь торговца тканями, а не шейха.
— Я не умею петь и танцевать. Моих сестер учили, но меня посчитали бездарной. Я плохо пишу и читаю, но умею хорошо считать и знаю, как использовать ткани. Чем шелк отличается от хлопка. Я умею мыть полы и знаю, как хранить продукты, но мне не справиться с этим домом одной. И я люблю своего мужа, — мы смотрим друг другу в глаза, и кажется, впервые находим что-то общее. — Я поговорю с ним, но Карим может не послушать меня.
— Значит, такова воля Небес, — госпожа аль-Назир хочет уйти, но я останавливаю ее:
— Если вы останетесь, вы научите меня? Расскажете, как управлять вашим домом?
Она замирает, но затем склоняет голову.
— Я расскажу тебе все…
…Пустынный Лев не отослал свою мать. Но взамен потребовал, чтобы в его доме царили мир и покой. И так было. Дочь шейха сдержала свое слово. И жена аттабея приняла из ее рук управление домом. А когда спустя два года Зейнаб аль-Назир умирала, дочь торговца тканями обтирала ее лицо и подносила ей воду.
— Я ошиблась в тебе… — шепот умирающей раздается в темноте. — Ошиблась… Думала, что ты глупая девчонка, как твои сестры, но ты оказалась мудрее…
— Я оказалась достаточно глупа, чтобы бросить в мужа кувшин с розовым маслом. Счастье, что промахнулась.
— Ты уже ему сказала?
— Нет. Я хотела подождать…
— И правильно… Ты утешишь его, когда меня не станет. Знаешь, он все-таки любит меня. Пусть и не показывает.
— Знаю… Если у нас родится дочь…
— Спасибо…