Сказание о 'Сибирякове'

Новиков Леонид

Сознание уходило.

* * *

Когда "Сибиряков" беспомощно закружился на месте, Бочурко понял: "Что-то стряслось с машиной". Не раздумывая, он бросился в котельную. Пробраться туда оказалось нелегко - палуба корабля, развороченная снарядами, напоминала поле сражения, где вперемежку было свалено все: дымящиеся доски, искореженные куски металла. Ему преграждали дорогу взбесившиеся от страха животные. Коровы не мычали, а надсадно выли хриплыми голосами, с визгом носились собаки и путались под ногами. У самого входа валялся бычок с оторванной головой, придавив дверь, из-за которой вырывался густой белый пар. "Там же люди!" Бочурко стало

не по себе. Старший механик с трудом оттащил от двери тяжелую тушу. Его обдало горячим паром. Рана в плече давала о себе знать. Он ринулся вниз, но задохнулся и остановился. Из глубины, подобно призраку, появился странный силуэт. Бочурко не сразу различил, что это были два человека: один нес другого. Теперь он узнал их. Николай Матвеев тащил вверх по трапу второго механика Валерия Паромова. Сам он тоже был обожжен. Николай Григорьевич стал помогать. Вдвоем они вынесли Паромова и положили на палубу. В это время на них случайно натолкнулись матросы из спасательной команды боцмана - Дмитриев и Седунов. Павловский послал их осмотреть еще раз палубу: нет ли где-нибудь раненых? Санитары положили на носилки механика и понесли к шлюпке.

Матвеев, который отдышался на воздухе, вдруг схватил Бочурко за плечо и простонал:

– Внизу Воробьев и Чечулин!

Вместе с Матвеевым Бочурко снова бросился к трапу. Навстречу, пошатываясь, выполз Воробьев. Бочурко крикнул:

– Где Чечулин?

Кочегар, словно не понимая вопроса, молча расстегивал ватник. Он тяжело дышал.

– Где Чечулин? Понимаешь?
– срывающимся голосом повторял Бочурко, теребя матроса за плечи. Тот устало стер ладонью пот со лба, тихо произнес:

– Искал его, не нашел. Снаряд туда попал. Конец машине.

Бочурко стащил с головы кожаный картуз и произнес вслух, обращаясь к кораблю:

– Это все, "Саша".
– И тут же, другим, властным голосом скомандовал: - А ну, ребята, быстрее на помощь к Павловскому, там раненых много.

Старший механик стал пробираться к командиру.

* * *

Сараева увидел Павловский. Он взбежал по трапу и, бережно подняв товарища, спустился и положил парторга на палубу.

– Петя, Петенька!
– услышал боцман голос Наташи.- Еще немножечко. Девушка тащила бледного Шарапова. Он обнял ее рукой за шею и с трудом волочил ногу.

– А ну, давай помогу, - сказал Павловский и легко перевалил Шарапова через борт.
– Держи, Морозов! Наташа, давай за ним. Теперь примите Сараева.

На воде качались две полузатопленные шлюпки, в них уже находилось несколько раненых.

Боцман, плотники Герега, Карпов, Седунов и Копытов еще и еще раз обшаривали горящие помещения.

Рядом с Качаравой вдруг появился Бочурко. Он стоял молча, и по щекам его катились крупные слезы.

Вся жизнь старшего механика была связана с этим стареньким пароходом. Начал он на нем работать еще безусым пареньком и дослужил до седых волос. Старел Бочурко, старела и машина - сердце ледокола, и никто так, как он, не понимал биение этого сердца. Старый механик помнил все дороги, которыми хаживал "Сибиряков".

– Конец нашему "Сибирякову", Алексеич. Уж лучше утопить, чем вот так, сказал Бочурко.

Качарава кивнул головой:

– Верно, Дедушка, видно, пора!

Глаза старшего механика озарились каким-то внутренним светом, в них горела решимость. В эту минуту он был прекрасен, как бывает прекрасен человек, идущий на подвиг.

– Не увидимся больше, капитан! Иду...

И Бочурко отправился открывать кингстоны. Качарава смотрел ему вслед. Было ясно: старший механик не расстанется с кораблем, как и он сам.

Но

случилось иначе.

Над палубой вновь разверзлось небо, совсем близко разорвался фугасный снаряд. Качарава схватился за живот и, скорчившись, рухнул на палубу.

Боцман поднял его, нежно, словно ребенка, уложил на брезент. Несколько рук помогли ему спустить командира в шлюпку. В ней было уже человек двадцать. Шаршавин и Герега приняли бесчувственного Качараву и положили на корму. С борта начали спускаться остальные.

– Спасайте, люди в воде, - раздался сверху голос Элимелаха.

Все повернули головы. Метрах в двадцати от них плавала перевернутая шлюпка, опрокинутая взрывом. Она накрыла тех, кто был в ней: женщин, раненых. Вот над водой показался Алексеев, затем Сараев, больше никого.

– Держись, ребята!
– крикнул им Герега.

Плотник оттолкнулся веслом от борта. Грести мешали плавающие в воде обломки. Едва успели: еще минута, и оба товарища пошли бы ко дну. Сараева вытащили уже без сознания.

– Комиссар! Комиссар!
– звали матросы.
– Прыгайте вниз, к нам, - и начали грести к судну. Нос "Сибирякова" скрылся под водой.

– Немедленно отгребайте!
– закричал с палубы Элимелах.

– А вы?!

– Я вам приказываю!
– повторил комиссар и исчез за клубами дыма.

– Держись поближе к судну, - сказал боцман сидевшему на руле Котлову, может, кого подберем. А потом к острову.

Непоколебимое спокойствие Павловского вселяло в сердца измученных людей веру в скорое спасение. Тонущий "Сибиряков", дым и горящее море скрывали их от глаз фашистов. Родной корабль бился на волнах, как подстреленная птица. Потом резко накренился вперед и стал быстро погружаться. Обнажая безжизненный винт, задралась корма, над которой развевался боевой флаг. За древко держался комиссар, его застилал дым, поднимавшийся с палубы. Рядом появился Бочурко. Он обнял Элимелаха и тоже ухватился за древко. Их фигуры возвышались над водой, как монумент. Такими и запомнили их навсегда сибиряковцы. Вода поглотила корабль. Тщетно моряки ждали, что кто-нибудь появится над волнами.

* * *

Послышался нарастающий рокот. К шлюпке, вспенивая воду, мчался вражеский катер. Несколько минут моряки в отчаянии налегали на весла, но скоро поняли: уйти не удастся.

– Эх, пулемет бы сейчас!
– подняв над головой обожженную руку, глухо проговорил Скворцов.

– Нет, Коля, у нас пулемета, - вздохнул Павловский и уже громко, чтобы все слышали, крикнул: - Документы уничтожены. И капитана с нами нет! Нет! Все поняли?

Фашистский катер убавил ход и, развернувшись, встал рядом со шлюпкой. Острые крючья багров вцепились в борт.

– Сдавайтесь! Вы в плену, - по-русски приказал офицер.

– На, выкуси, гадина!
– воскликнул Матвеев и, поднявшись во весь рост, швырнул в гитлеровца топор. Острое лезвие рассекло воздух у самого уха побелевшего офицера.

Короткая автоматная очередь, Матвеев схватился за грудь и повалился на руки боцмана.

– Не сдадимся, сволочи!
– в исступлении кричали раненые и прыгали в воду. Несколько гитлеровцев соскочили в шлюпку и начали бить моряков прикладами. Шаршавину заломили руки назад, он отталкивал врагов ногами. Обессиленные люди не могли долго сопротивляться: по одному их, связанных или оглушенных, втаскивали на катер. Павловский видел, как швырнули туда безжизненные тела Качаравы и Сараева. "Нет, я не должен оставлять их". Соломбалец бережно положил Матвеева на корму и, оттолкнув гитлеровца, сам прыгнул на борт катера. За спиной все еще трещали автоматные выстрелы.