Сказания о недосказанном Том II

Голобоков Николай

Умытые росой, они теперь сияли, – Арагва посмеивалась. Ведь это её работа. Она их полировала, она их наполнила светом, и, теперь сияют, то нефритом, то отблесками бирюзы.

И вдруг всё засверкало.

Теперь перемигиваются со скалами и солнцем.

И нет, они не грустят и не плачут, не завидуют тем скалам, которые ещё стоят, они смеются.

Они живут, одной единой каменной жизнью.

***

Рассказ мамы.

… Эвакуировались из Крыма, Украины, и других областей и районов колхозных животных коров овец, свиней, лошадей. Лошади разбежались, был молодняк, свиней сдали солдатам, нашей армии. А коров гнали

из Крыма, Октябрьского района, Лодыгин Михаил председатель райисполкома, в гражданке был директор госплемрассадника городского, Молочанского, это на Украине было. Он руководил эвакуацией. Кобелешная Соня, Мотя и Григорий, муж жена и дочь. Бывший председатель Украинского совхоза. У них был паралич с ногами. Бабушкой и дочерью, сын Славка. Эвакуировались, говорил, что я не хочу оставаться с немцами, потом дочь умерла от малярии. Её похоронили под большим дубом, а ночью волки разрыли а может шакалы, и могилу и её не нашли совсем.

Сделали стоянку – три дня чинили подводы. Пекли хлеб в камнях. Камни мазали глиной и делали печки, чтоб дух не выходил. Мука была в каждой подводе по три мешка. Устроили баню, ловили вшей, щёлоком. Жгли подсолнечник, пепел с него был тем самым щёлоком. А продовольствия раз получили, это было, не доезжая до Махачкалы. Однажды был дождь много дней, все вымокли, потом сушились у печи, где известь жгли, там сушились и варили молоко.

Сначала шли по берегу Каспийского моря, от Махачкалы до Дербента. Травы не было, пришли, добрались до Хачмаса. Там догонял нас Малий, и скот начал от голода падать. Тогда мы свернули в горы, а он говорит, что вы делаете? А мы что, мы не знали куда идти. Сначала шли сорок пять колхозов. Бомбёжки начались и многие погибли. У станицы Степановская первый раз. С фонариками, самолёты освещали и бомбили нас, все смешались. Где чьё стадо.

На Моздок двинулись. Там немец. Повернули на Наурскую, станицу.Дали большой круг. После бомбёжки по направлению Махачкалы. Одну неделю или две, потом по берегу Каспия. До Хачмаса, потом стоянку сделали. Украли в первую ночь, горные люди жеребёнка, и меня хотели зарезать. Потом Иван Иванович,– фельшер колхоза Ленина, Горькобалковского, совхоза поехал в Махачкалу добился проводника. И потом каждая республика давала проводника. Около Дербента был аул, ночь, не видно ничего, темнота. А мы пасли там скот в саду, и набрали фруктов. Орехи яблоки. Они, местные, утром предъявили счёт три барана или голову председателя.Приехали как звери, кабардинцаы или лизгинцы, чёрт их знает. В Хачмасе, были, шапки большие, чёрные овечьи. Галифе, и малахайки, плётки. Так нас и не пускали долго. А сами из кустов вылазят и тянут гырлыгой барашка. Так мы ночью рушили, и скорее оттуда. Была ещё Бартошина, колхозница, помню…

За Хачмасом начались горы. Там кладбище, сильные дожди были. Мочили нас. Так там была гробница, какогото хана. А нам хатка, такая и две каменных гробницы, под крышей гробы. Пол каменной понимаешь? Так мы от дождя прятались и не боялись.

– А в Азербайджане было,когдпа приехали, а, а спать не пускают, так мы землянки вырыли, без печек, там же тепло было, там же лето. А песня была любимая распрягайте хлопци коней, а может выпрягайте хлопци коней. Соберёмся, ну давайте дивчата нашу украинскую . А жили в стороне от аула. Потом в Азеорбайджане, отказали нам паёк на детей. Багиров был. Потом его разоблачили.

– Ты, вот спрашиваешь про отца,он там остался, в Крыму, истребительный батальон, а потом в партизаны все ушли, а с батьком был до последнего дня, уже в партизанах, Колениченко, он в типографии работал, редактором, а жена наборщицей в газете совхзозной. При политотделе. Потом онбыл в отряде и от контузии ослеп. А жил он с нами в совхозе Октябрьского района. Симферопольского

зерносовхоза и как ослеп, приехал к жене в Азербайджан. Там его жена с нами.

Но скот не эвакуировала. В Айлибайрамлинском совхозе. Он знает нашего отца, батька, ещё Волкова, начальник политотдела совхоза этого же. Он в партизанском отряде был с батьком, а где он сейчас…

Запророжской обл. Молочанский госплемрассадник. Пригнали трёх племенных быка, два молодых. Один старый, телят, и 400 голов скота. Пригнали, ревакуировали, а потом с каждого колхоза 400, остальные подохли. Климата жаркого не выдерживали. Кормили солдат. И ящером болели, многие как солдаты гибли от бомбёжки. Так вот и сохранили красностепную породу, украинскую.

… Стояли однажды где сильные камни не доезжая Кавказа, ну горы уже были. Поломалось колесо, а мы запасных не имели. Что делать. Где денег взять? Из общей кассы? – Нельзя, это же государственные. А людей было,все изорваны, одежда лохмотья. Ботинки изорвались, босиком шли. И вот стоим. Разбитое колесо. Что делать. И вдруг тихо, тихо подъехала легковая машина. А там сидел большой, большой дядька.

– Что за беда, что за спор? Спросил он. Мы всё ему выложили.

Девчёнка ещё была весёлая, красивая, певунья, на коне, как кавалерист, гоняла коров. Да, без седла. Какие там сёдла… Так хорошо получалось у неё, лучше, чем у мужиков. Да и мужиков то совсем мало. На фронте все, а у нас пацаны. Заболела малярией.

… А девочку хоронили недалеко, от реки Терек.

А он, большой человек, большой начальник, на машине, подозвал нашего, нашего руководителя Малия, и сказал, что мясо можете продавать. И, даже дорезать, которые болели или после бомбёжек, а деньги на людей. Тогда нам выдали денег по тысячи рублей. Уже холода шли,– мы купили ботинки, фуфайки. Приоделись. Он разрешил из шкур будки поделать. Кто он был, не знаю. А фамилия Книга, его была. А кто он был так и не вспомню.

… А шкуры, от дождя раскисали воняют.

… Ой, а как Октябрьскую справляли. В горах председатель, помню и парторг Кисляков.

– Сегодня будем отдыхать стоянка. Завтра встретим Октябрьскую,-

– Прааздник.

… Зарезали три барана. Из моей красной кофточки сделали флаг. Ничего не было красного. Висел на моей будке. Сделали митинг. Кисляков отметил лучших гонщиков. Помню Фросю, с нами ехали, а фамилию уже не помню, и женщины были фамилии не помню. И Петро был и Славка, Лёнька…

… Оля девочка ещё была, как та, певунья, которая умерла, ох смелая, украинка, верхом гнала, а фамилию не помню.

Отметили лучших, и сказал после обеда, пойдём в путь. И вечером мы сделали в два раза больше, чем за полный день. А Кисляков сказал, вперёд и вперёд. Не дадим немцу мяса. Сохраним нашим, после войны заживём. А утром смотрим, всё стихло. Все уставшие смотрим снег пошёл.

А у меня списки были, рабочих, я же им деньги выдавала, но списки не сохранились. Вскоре после, забрались, забрели в кусты, да так дико было, и не знаем куда дальше нам двигать такой табун.

… Потом река бурная. А мы на волах через речку, и ещё горе, – сломались колёса. А я, меня хлебом подвешенным в будке, на камне сильно качнуло и стукнуло этим мешком, и я в воду, между быков. А они, хоть и быки, – волы, соображали, стоят, а я за них держусь и добралась по дышлу. Потом уцепилась, и держалась за ярмо – да! А вы, пацаны, что вам Толику пять лет, Кольке, тебе, ещё меньше, сидите в воде, а она аж пузырится в нашем шатре на поломанных колёсах.

… Вот тогда и пропали все документы. И бумаги все замокли. И унесло, не все тетради отца. Две толстые остались. Он просил их сохранить. Дневники его. Очень просил сберечь. А те, которые остались в бричке, пропали. Раскисли в такой мутной с илом бурной горной речке…