Сказания о недосказанном Том II
Шрифт:
– Малий, был председатель, вспомнила.
Ох, а как вброд переправлялись через Терек. Воды, как после ливня. Горные потоки, а мы на телегах. Скот перегнали. Ничего, не утонули, а вот люди, и наша телега перевернулась и всё унесло. Только документы остались, а тетради. Отец писал дневники, утонули, унесло течением. Жаль. Три толстые тетради.
Летом около Шёлковской станицы, а у Гудермеса, опять бомбили, три дня стояли у Терека. Переправлялись войска, а мы ждали.
1942 год. Заболели малярией. Меня трясёт, говорит мама, а вот мы с Толиком ничего и едем дальше. Болеем на ходу. Температура высокая. А они, пацаны
А и дурная была, укрою верблюжьим одеялом, толстое такое, думала пули не пробьют, а что мне было 25 лет. О пулях, что нам пули, думала, какое. Толстое, значит, не пробьёт. Это когда нас бомбили. Так я нас всех троих спасала, укрывала.
Комары малых заедали. Так он, Малий, руководил, мазь привозил и утром спрашивал, как дети. Спрашивал. Да, внимательный был, мазь от комаров привозил из Баку. А сейчас многие живут в Запорожской области, Большой Токмакский район, село Гришино.
– Даа. Было и такое.
Шли за Гудермесом. Там есть места, пустыни, и волки, преследовали нас, будки крыты кожей, шкуры от коров, а они воняют. А и волки окружают и воют. Воют. Ох, и страшно было.
Стадо, как мишень была, для самолётов, и бомбили, и стреляли и доставалось нам от этих бомбёжек.
Проходили где то в горах Кавказа, команда спасателей бурёнок была очень, очень маленькой. Это ещё труднее, чем линия фронта, говорил и утешал нас демобилизованный руководитель. Объяснял, что там, на передовой страшно, но были окопы, видели врага, где он, а тут. Голая степь, ни куста, ни дерева, и окопов, конечно не было. И, он, умница, как только пролетала рама, знал, что будут бомбить, и команда…– все врассыпную, разгоняли скот подальше в разные стороны и сами подальше от своих бурёночек. Тогда хоть бомбы не летели, а только с пулемётов, где было больше людей. Страшно. Жутко. Жестоко.
И вот. Идут наши телеги со стадами, тишина. Кавказ уже не бомбили и так медленно шли, что пацанята бегали рядышком или ходили до ветру. Вдруг, их начали обгонять, хоть и медленно горные люди на верблюдах. Ну, прошли они. Наш, главный уже был на фронте, который по ранению демобилизованный. Проехал на лошади и дал команду всем собраться, его предупредили, что горные люди очень опасные. Воруют всё что можно и нельзя. И вдруг недосчитали, детей. Потом оказалось, Колька пропал.
Наш был вооружён. Остановили кочевников. Оказалось, я сидел уже в корзине, с семьёй этих разбойников. И, только автоматная очередь, в воздух, нашего главного, убедила их вернуть нашего пацана, меня, которого они выдавали за своего. А я помню, мне понравилось на верблюде. Мягко, качает как в люльке, до войны, когда мы были маленькими.
… Вот такой, сынок, мой сказ про Кавказ.
Но.
Не для него, не обеспокоил, не предупредил, не упредил…поеду и всё тут.
И.
… Они с женой и двумя маленькими красавицами дочерьми, умотали, ладно бы на месяц, в отпуск, как было у нас, в молодые годы, а то на четыре дня…
И я решил его тогда, ещё, попробовать, усмирить своими страшилками…
Да нет, это были не страшилки, а этюд с натуры.
Расскажу, как штурмовал Гуниб…
Потом, в другой раз.
А сейчас, про охоту кавказскую.
Охота
Было и такое.
Было.
Стреляли в меня.
Но это чуть позже.
… Уже шло к тридцати годкам.
Ну, сынок, вспомни, по истории учили, тоже на Кавказе, правда и при царе батюшке, всех неугодных шалунов, туда, на Кавказ. Там всегда стреляют, и молчёк – другим шалунишкам урок.
… Жил я тогда в Орле. Техника у меня, была на грани фантастики. Мотороллер Вятка. А меня тянуло на Кавказ.
–
Такое и во сне не приснится,
Тебя местные пугали,
Что мы не туда попали.
Что ты на своей Тойоот – пустой живот –
Денежки собирал, для неё, мать её,
Увидишь такую красу – страшную, горную, трассу.
А я на этом горбатом унитазе поднялся, вот фото, сохранилось. Чудом. Столько лет. И, смотри, моё чудо техника. Видишь?
*
Поместить в книге фото, Д. Ущелье и я с мотороллером.
*
Начинали путь свой вместе с друзьями товарищами. Они скульпторы, жили тогда в столице. Валентин Чухаркин, тогда выполнял заказ для сталепрокатного завода, для Орла делал скульптурную композицию сталепрокатчикам, а его земляк Слава Клыков уже творил памятник Жукову. Стоит теперь на Манежной площади, рядом Кремль.
Они, уставшие от трудов почти ратных. Потом, моя драгоценная тёща, рассказывала, что с Клыковыми родня. Жили в Мармыжах, рядом. Кумовья, потом Славик подарил книгу, моей тёще, история создания памятника Жукову. А в Институте, где они со Славиком покоряли вершины мастерства у самого Конёнкова. Встреча была с Фурцевой – министр образования, и когда она спросила, откуда такие шустрые таланты, ребята, в институте, они ответили, а мы с Мармыжей. Смеху было, и Фурцева и Конёнков смеялись от души. Такой деревушки глухой не знали они и не ведали, а тут такие дипломные работы, монументы, даже в эскизах таких маленьких, ещё в пластилине, удивляли.
И вот они…
… На москвиче рванули в Крым. Москвич, конечно не Вятка, но Орёл мы покинули вместе. Они быстро ушли вперёд, а я на своём унитазе, как звали мой агрегуй, в туристическом клубе Глобус в Орле. Смеху было, когда ребята согласились вроде бы вместе, но когда мы через несколько сотен километров встретились на бензозаправке, все были, конечно, рады.
Прибыли в Севастополь, отдохнули, и я рванул на Кавказ. И вот озеро Рица. Работник Г.А. И. предупредил не пытаться на тааакоом чуде, по такииим горам. Послушал. Не услышал. Поехал. Через три четыре поворота виража мой красавец заглох. Воздуху, видите ли, ему мало, так говорили соглядатаи Кавказа, безнадёжно махали руками. Советовали ехать домой, купить Урал, или немецкий трофейный мотоцикл. Говорили, что Цундап его величали, а не Вятка… Это понадёжнее, убеждали они.
Ох, и повозился тогда я со своим,– продувал жиклёр, промыл насос и карбюратор. Но он не пытался даже схватить, хоть разок, молчал как рыба. Тогда я припомнил словесность для такого случая. Покрыл его несколько раз отборной словесностью, очень схожей по настроению, когда музыканты посылают своего оппонента в СИ бемоль. Толку никакого. Молчит, стервец, мотор. Тогда я пнул его ногой и бросил, столкнул в кювет. Он кувыркнулся, как пьный мужик после третьего стакана самограя. Поплевал в его сторону, где он валялся на боку, как неприкаянный. Походил, погоревал сам себе, что не тот транспорт. Подошёл, поднял, поставил на подножку, трижды двинул ногой заводилку, и, он, красавец, ожил. Но когда валялся в кювете, я боялся, что бензин вытечет в сырую в том месте землю. Ничего. Заработал движок. Прибыл на красивый поворот, ребята сфотографировали меня у огромной скалы, красивое место. Подарили снимки, денег не взяли и вот этот снимок у меня в руках. Лодка, вода, в лодке медведь, живой, правда пацан, медвежонок, чучело лисы и орёл, привязанный за ногу. Чудо снимок. Добрался, наконец. Вот снимок, смотри. И мотороллер, загруженный как верблюд. Где только я мог там примоститься, да ещё и сидеть.