Сказания о недосказанном
Шрифт:
В кармане, вместе с дипломом у него лежал вызов, неофициальный и без печатей, без гарантии места работы, жилья, оклада. Это было письмо Нины.
… В деканате долго не хотели выдавать свободный диплом – лучше ведь ехать туда, куда зовут вот так, серьёзно, с гарантиями, где наверняка ты нужен. А тут… ну что письмо? Зав кафедрой, долго доказывал, что ему нужно много работать над собой, бывать на выставках, расти, что бы чего – то достигнуть. А в деревушке, да и нужен ли ты там?
Пришлось
*Милый Рыжик, и как во время приходят твои письма. Вот сегодня поссорилась с бригадиром Лемешем.
И всё из – за пустяка, ты говорит всегда чёрт знает что выдумываешь, а мне привес нужен, а не чистый воздух, от твоего озона, говорит телята жирнее не станут, переведу, кричит в огородную бригаду. А я никуда из фермы не пойду. Нигде не хочу больше, понимаешь? Ну как я без них? Без этих Зорек и Борек?
Помнишь, как родилась Звёздочка? Я тебе писала о ней. Лохматая такая, пятнышко на лбу белое – белое.
Стоит глазищами моргает, шагнуть боится, а к солнышку тянется. Ой, как хочется, стоит и, шатается. Я ей руку протянула, она носом тычится, а он холодный.
… Вечерами, как и прежде, собираемся и поём, поют и твои сверчки на улице и в доме. Много светлячков, особенно у ставка.
… А утром чистая роса и на востоке сизая дымка, а внутри солнышко.
Потом оболочка испарились и солнышко выкатывается, светлеет небо, душа, радуется земля, смеются листья. И только нет Рыжика, а я хочу тебя видеть, с тобой мне легко и хорошо.
Он вспомнил, как однажды пришёл с этюдов, было сыро, серо, ветрено, как редко бывает в Крыму летом. Он замёрз, был зол, этюд не получился. Она положила свои ладони на его горячую голову, стояла тихо и молчала.
– Замёрз? Ну, ничего.
И он всё забыл, забыл, что замёрз, что устал, что не получился этюд. Потом показывал картон. А она слушала, понимала и говорила…ничего, Рыжик, ты ещё напишешь. Ещё напишешь.
И не было в мире никого, лучше её, никого в целом свете. Она взяла его короткие, неуклюжие пальцы, обняла их своими ладонями, подышала.
Как любила она эти руки. Ей больше всего нравились эти некрасивые руки. Удивительно, как они много умеют. И он понял, что никогда теперь не будет один. Она его всегда согреет и не только от холода.
… – Бросил ли ты играть? Играй хоть на чём ни будь. Играй хоть на гармошке. Здесь будешь в нашем струнном. Мы сейчас вторую Листа и пятый танец Брамса разучиваем. У нас теперь из училища преподаватель.
Недавно была в правлении, помнишь парторга? Ты ему помогал Ленинский уголок оформлять, так он говорит, что ты не приедешь. Пиши, говорит Королиха, своему художнику, он нам нужен и в клуб и в интернат преподаватель.
–
… Пройдёт много, лет, наша Речная улица, станет настоящей, здесь будет река, а не полусухой ставок, а из за холма выйдет настоящий художник. А здесь!
– Ты ещё говорил, откуда, разве только Салгир повернёт в эту балку своё неполноводное русло, или Учан Су повернёт к нам, в Красный Пахарь! А вместо гребли – запруды у твоего дома, родники забьют гейзерами. А вот и сбылась моя сказка. Канал Северокрымский построили. Асфальт вдоль канала. Сады насадили, виноградники.
… А ставок совсем зарос. Не нужен, а мне его жалко… Мы это помним, как в детстве катались на самодельных саночках. Как пацаны играли в партизан и делали ловушки – проруби, маскировали их листочками камыша, разгорячённые смелые, попадались в эти ловушки… Партизаны, дети партизан. А потом пели песни и жгли из камыша костры и сушили, согревали мокрых, замёрзших, но смелых ребят. Всё это странички детской радости так рано ушедшей и покинувшей нас, теперь уже почти взрослых. Но, уже далеко, не детей…
Зав кафедрой снял очки, в тонкой золочёной оправе. Зажал, как в тиски ладонями голову. Затих. Пригладил волосы и долго смотрел куда – то. Мимо Рыжика. Ему, большому известному художнику было плохо. То ли он вспомнил свои первые шаги, то ли свою первую любовь. Он снова погладил свою серебристую гриву волос, и ещё долго, молча сидел и, и, далеко, далеко смотрел. Потом будто очнулся и, ушёл.
… В кабинет вошла, как луна, декан факультета. Она сходу, ещё не успела оседлать кресло, её служебное, запела не как женщина, как певунья, деревенская, поёт, страдает частушками…
– Ты же знаешь, Николай как тебя в Союзе ценят. Дача, от Союза художников. Приняли твои работы на республику. На дачу послали керамику совершенствовать, да ты привёз новое слово в керамике, и ещё ювелирку – эмаль перегородчатая, и сразу с выставки, музей закупил, краеведческий. Понимаешь?! Ты можешь потом, и кафедру повести, столько у тебя разного и стоящего. В деревню, с областного города?! Хорошо подумай. А сколько живописи твоей в метод фонде на кафедре уже?! Засохнет эта многогранность твоя…
В полдень поезд прибыл на узловую станцию. Жаркий душный день.
За оградами огромные головки подсолнухов. Несутся машины гружёные зерном. Станционный рынок завален мохнатыми персиками, сочными яркими помидорами, яблоками. От стоек тянуло свежестью, прохладой и мёдом садовых чудес, ярких, сочных и, конечно вкусных.
Переходной мост. Гудят провода, паровозы, электровозы. Уходят в бесконечность серебристые, сверкающие рельсы-артерии страны. Перемаргиваются цветные глаза светофоров.