Сказания о недосказанном

Голобоков Николай

А вот показались и белые хатки, вишнёвые сады. Мост и развилка дорог.

– Шофёр подвези к Красному Пахарю!

– Валяй!

Дёргается кузов, мелькают абрикосовые деревья, яркозелёные огороды, остриженные золотистые поля. Трактора тащат солому в большие скирды. Значит хлеб уже весь убран. Вот какова ты Россия – на севере весна, на орловщине начало лета, а здесь…

И вот теперь он стоит на Крымской земле, серая, пыльная, она дышит жаром. Кажется, всё вымерло. Только высоко в небе поют посмётушки, с хохолками на голове. Взлетают быстро – быстро, машут крылышками и поют, а потом бух,

на дорогу, и, купаются в пыли, оставляя после себя – ямочки – гнёздышки. Они не боятся путника. Их не зразу заметишь. Серая дорога – серая птичка, да ещё в ямочке, вот и порхают и зпод самых ног.

А вот и они – чудо Крыма, цветы бессмертники, только они, красавчики выживают до осени. Даже татарник высох. Стал ржавым и колючим.

На серебристых листочках маслин, на ярко-зелёных листьях, акации, на высохшей колючей траве – всюду слой пыли. Знать давно дождя не было. Потом он свернул с дороги, пошёл напрямую через поле, по стерне. Трещат золотистые стебли срезанной пшеницы. Дразнятся перепёлки, уводя в сторону от своих полосатых птенцов. Иногда суслик, такой же серый, как степь, станет столбиком, посвистывает, дёргает тупой рожицей, будто воздух нюхает, а потом по пластунски ползёт, и, юрк в норку.

Вот снова дорога. Присел на копну, Зашуршали мыши. Поднял несколько колосков, размял, подул и стал жевать. Запахло солнцем и землёй. Снова дорога с плюшевой пылью, следы телеги и его следы. Босых ног.

Через дорогу, лениво бегут два зайца.

Остановились. Посмотрели друг на друга, на путника, сели на задние лапы, отряхнули передние, и сели рядышком, как две бабки на завалинке.

И вдруг показались красные черепичные крыши. Затем белые перламутровые, как игрушечные домики. Пруд. Улицы – руки, раскинули и зовут в свои объятия. А воон, у самого пруда, стоит её дом.

Голуби кружат над домом. Это сосед Толик – тракторист.

Солнце клонилось к западу. Из-за переезда пылило стадо.

Впереди стада шёл, важно покачиваясь, козёл – Борька. Любимец, гроза, и, утеха ребятни. За ним семенили, потрескивая копытцами козы, потом овцы, а уж за ними коровы. Стадо спешило к колодцу – журавлю.

А, на почтительном расстоянии от Борьки…двигалась процессия ребятни. Потом с криками и визгом бросаются на козла, и так же быстро рассыпаются. А Борька, недоумённо стоит и моргает глазами, странно подёргивая своим хвостиком – умудрился таки Крашевский Вовка, потереть его перцем, под хвостом, а козёл косится на железную консервную банку, висевшую у самого носа, и не понимает, откуда она взялась. Начинает нервничать, а потом выкидывает такие коленца, от которых вся орава, держась за животы, и хохоча, валялись в пыли.

Стадо, напившись у журавля колодца, из большого корыта, расходится по дворам.

Звенят струи молока о подойники, пахнет дымком от печей стоящих тут же во дворах, под открытым небом. Пахнет кукурузой, борщём, и жареными семечками. Потом деревню огласил разноголосый вой.

Это всю ораву босоногих усаживали в тазы, корыта, и смывали арбузные серые полоски, с натруженных животов, мыли цыпки на ногах. Затем всё стихло. Начинали ужинать прямо во дворах, под открытым небом, под первыми звёздами. Под перекличку ночных сверчков.

На завалинках уже сидели старухи, щёлкали семечки,

делились последними новостями, толковали об урожае.

… А от речной улицы, от ставка шла прохлада. Воздух становился прозрачным, звонкие голоса слышно далеко – далеко. Деревня стихала. Замерла. Дома. Деревья, притихли, к чему-то прислушиваясь.

У гребли, около дома Нинки послышался всплеск девичьего смеха. Тихо. И, и, вдруг из вечерней прохлады, из чистого воздуха, родился голос.

Он зазвенел, потом слился с мерцающими звёздочками, перекличкой сверчков.

Его подхватил хор девчат, и песня полилась по улицам и по домам. По всему селу. Она мерцала и светилась, потом пошла по лугу, заполняя всё пространство.

А запевала она, Нинка, её голос Рыжик отличит из тысячи. В ней были и весенние тюльпаны, и его этюды, и её милые телята, вся жизнь деревни.

Вся Вселенная…

– Здравствуй, деревня. Здравствуй Пахарь. Вот я и приехал.

Сказание о рейтузах

Ну что тебе сказать про Сахалин. На острове прекрасная погода, а может, и нормальная. Всё понятно. Это мы уже читали, раньше. А вот о рейтузах не приходилось читать или слушать, очень уж скользкие они, ой, не они, тема сама.

Не скажешь, картошка, не выбросишь в окошко.

Так вот.

Были они тогда красивые, мягонькие, тёплые, натуральные, согревали душу и тело, в те времена.

Не то, что капрон, которому место только врагам народа, и тебе изобретателю поролона – тоже такое нужно ложе, вот тебе и прокрустово ложе, а для простого люда, негоже.

Что касается меня, так эти самые трусы, и, конечно рейтузы, столько принесли на блюдечке, с голубой каёмочкой, сюрпризов, заслуженных острых, слёзных, смешных минут и, конечно, ощущений.

Сына, мне жена подарила, когда уже было не до детей. Возраст не смущал, но ровесники, завистники, конечно, говорили… – поздноваато. И дразнили как в том анекдоте, на кого похож сынок, а жена ему, да ты его не знаешь.

Когда будешь растить воспитывать. Беспокоились, будто они должны будут потом растить моего сыночка, а сами зубы скалили, такая молодая жена, а у тебя уже наверное того…

У меня было всё в порядке, и насчёт того и этого. Но их, друзей, якобы друзей, волновало. Такая молодая жена с вьющими волосами и ямочки на щёчках и спортсменка, так она тогда выглядела. А коллега, художник, приехал аж из столицы Крыма. После третей порции моего винца «Изабелла» почти трёхлетней выдержки и танталовых мук моих, личных, по принципу понюхай и положь, нюхай, нюхай, но не трошь. Пальчик пососи и больше не проси…

Коллега, предельного возраста, тоже в шутку, чтобы не обидеть меня сказал, спел:

– Ну ладно, ты был в длительной командировке, помнишь, в Хмельницке, международное мероприятие, закупка продукции России на длительные сроки, и твою керамику запросили Японцы и Англичане. Понравилась, такое у них не бывает. Необычно. Здорово. Молодец. Дело сделал. Успех. Ты теперь международник. Даже японец удивился, взял осторожно образец, повертел, в руках, понюхал, не верил, что это после огня тысяча градусов а не акварель го – хуа. Китайская живопись типа батика, и он, японец, спросил, что это Го – Хуа?