Сказания о недосказанном

Голобоков Николай

…….. Ой, Серёга, глянь что там?! Смотри. Да, это же айсберг. Трактором в кучу сгребли, и половину дороги перекрыли, проезжую часть, а нам бац и, и на таран. Это тебе не Финны. У них дорога, дорога, а не полоса с препятствиями типа айсберга…

… Ладно, едем, давай к тебе, поближе, там хоть можно, если заглохнем, тормознуть и машину оставить, столько товару сегодня у меня.

– Ну, милая, давай, ещё немного, ещё чуть – чуть. Теперь уже совсем дома.

О, ещё и светофор. А, пусто. Никого, пойдём, на красный. Никого?! Вперёд, и с песней. …Прошли.

Пронесло. Пурга, метель и далеко за полночь, не мудрено, что дорога без таких как мы, хороший хозяин собаку не выпустит из своей хаты.

… – А я скорее, домоой хочу, я так давно не видел маамууу.

– Ты, Высоцкий, не надо под горячую руку, к маме. Лучше теперь к ядрёной маме, а не той, которая уже таам, с прабабушками.

– Не каркай под горячую руку.

– Ничего, скорее дома будем. Вон уже наш лицей, моя кормушка, правда, как и пенсия, умрёшь, но не от ожирения.

Пока заезжали, крутили поближе к своим окнам, …и… трахнул наш движок, как новогодняя хлопушка и…и, утих. Затих, похоже, надолго. А может не навсегда?

– Ты чего?

– Да газ упустил. И он, стервец, уснул и салютовал. Дескать, выпейте за моё здоровье. Ведь тянул я вас почти на цианистом горючем, сказал мотор.

… Выпили, подзакусили и немножко побузили. Рады, что дома, хоть и у меня.

… Утро красит нежным светом, стены древнего кремля, а мы.

*

… Мы тщетно пытались завести, пробудить безвременно усопшего своего верного друга и помощника.

– Серёжа, ну вот скажи, а чяво ето.

– Почему таак?

– Не заглох ведь чуть раньше. Жить или отжил?!

– А?

– Каюк и ему и нам.

– Вот и не проси Ангелов своих и твоих.

– Я, теперь, всю эту неделю буду читать благодарение, славословие и молитвы.

– Советую и тебе. Смотри дальше, глубже, в оба и думай.

…Прошли ещё минуты раздумий.

Сергей трижды осенил себя Крестным знамением.

И выдал.

– Ещё вчера, я бы не сделал ЭТО.

Помолчал.

Почесал затылок…

Спросил.

– А кто этот лопух?

… – История умалчивает.

Я, этими историями спас себя и тебя. Этого тебе мало?

– Нет, – стоит того.

Рыжик

Вокзал дрогнул и стал медленно уходить влево. Проплыл сквер с розами, замелькали привокзальные постройки, мост, берёзки, столбы, столбы, столбы.

Кондуктор захлопнул дверь. Пахнуло вагонным воздухом. За окном тянулись зелёные пшеничные поля, пригорки. Повисло красное солнце. Оно заглянуло в окно, потом убежало за поворот. Снова выкатилось и, окрасив пол неба в огненный цвет, скрылось совсем.

Вагон затихал. Шумел ветер, гудели встречные поезда, за поездом гнались огни городов, посёлков. Темнота. Вагон сильно качало. Спать не хотелось. Вспомнил институт. Расставание с теми, к кому привык, и без кого жизнь свою не представлял. Как будет дальше, он не знал.

В Орле бродил по берегам Орлика, Оки, ходил на Зушу, часто уходил просёлочными дорожками в поле.

Смотрел, как сначала зеленели поля, потом колосились. Как деревенская ребятня носилась по лугам, рощам, на гороховые поля. Как грелись в первых лучах весеннего солнца, поджидая капавший берёзовый сок. Иногда и малыши видели его, босого, шлёпающего по пыли с этюдником.

Часто сидел на высоком берегу Орлика, сидел просто так смотрел с обрыва, забыв о лекциях, зачётах, семинарах. В этом месте он делал крутую петлю и входил в город. Внизу зеленело капустное поле. Бабка – сторожиха ходит точно так же, как там, в деревне, на Украине, где он рос в детском доме.

После поступления в институт ему как-то трудно было привыкнуть к полной свободе, к тому, что ни у кого не нужно отпрашиваться. Хочешь, сиди дома, хочешь иди на этюды. Можно уехать в поход с ребятами. И он ходил, ездил, удирал с лекций. Однажды чуть не лишили стипендии, когда укатил на несколько дней в брянские дебри писать этюды, делать зарисовки настоящего леса, дикого, сурового, с болотами и окопами, с остатками партизанских землянок.

За окном ночь, по – прежнему шумели встречные, гудел ветер.

Вспомнилось лето, каникулы, первый курс. Они с однокурсником поехали в крымскую деревушку к родным. Странно. О Крыме у него было совсем другое представление. Но здесь не было, ни моря, ни кипарисов, ни скал. Не было даже речки. Сколько видит глаз – всюду степь, небольшие холмы, на западе курган, а в центре деревни гребля – запруда, и растянулся пруд с камышом и зелёной тиной. А этот прудик переходил в речку – ручей, который летом почти пересыхал.

Деревьев почти не было – немцы в войну вырубили. С одной стороны деревушку огибала железная дорога, а за нею зелёный остров. Рашевка – деревушка, где зеленели сады, и было много арбузов.

В центре деревни, на одной ноге, стоял колодец – журавль, с родниковой водой. В стороне, на пригорке – моторка. Она была одновременно и водокачка и мельница. Там же был старый престарый дед Балусик, вечно белый…то ли мука на нём осела, то ли седой такой и совсем был похож на деда мороза, припорошённого пушистым снегом в новогоднюю ночь…

Чуть поодаль от моторки – кузница, с кучей колёс, плугов и других железяк. По всей деревне вдоль улиц прорыты канавки – арыки. Вечерами тарахтел мотор и, чистая холодная вода лилась как кровь по венам, питая землю и она щедро давала арбузы, кабачки, дыни, кукурузу, огурцы, помидоры.

Вечером всё стихало.

И, тогда по деревне, окружённая девчатами, шла она, Нинка, их голоса заполняли всё пространство, всю вселенную – её песню слушали люди, звёзды, небо.

За девочками шли ребята, с шумом и переборами гармоники, и, почему то в сопровождении собак.

Все шли на толоку, так называлась лужайка с выгоревшей травкой…Играли в *ручеёк*, третий лишний, потом притихшие, после шумной игры ходили за арбузами. И, далеко за полночь шли тропками на свою толоку – лужайку около пруда, и снова шутки, смех ручеёк, и конечно песни…