Скажи это Богу
Шрифт:
– А как думать мне?
– Как хотите. В мои планы не входит крутить с вами романы. И во мне - к вам - ни капли жалости. Вы невольно разнесли мою жизнь в щепки. Мне пусто, скучно, бесцельно. Все глупо и бездарно. Вы тоже пока ни на что не способны, пока не отделались от своего драгоценного прошлого, которое я не дал вам расписать в книге...
– Я обошлась без вашей указки, - сообщила Алина.
– А! Все-таки нацарапали свой душевный крик, - вздохнул профессор.
– Почитать дадите?
– С авторской надписью после выхода тиража.
– Извините, милая,
– Какого же?
– Мне казалось, что вы, неглупая женщина и талант?ливый писатель, давно должны были сообразить, что волна эротиче?ского гула, столь любезного вашему сердцу, сходит на нет. И что читатель двадцать первого века, помешавшийся на action, вымрет первым. Причем вы?мрет физически, от разрушительных вибраций жанра. Появляется новый читатель, тоже двадцать первого века, у которого сначала приостановится дыхание от изумления перед новой бездной, перед другой вечностью, другим чувством времени, а потом польются новые откровения, космос вплотную подойдет к каждому, и без новой, вразумительной библии - не обойтись, как без второго пришествия, - вдохновенно возвестил доктор.
– Впрочем, еще вчера я думал иначе и, уж конечно, не собирался говорить это вам. Нужна новая книга, то есть новая...
– А со старой - что-то не так? Ее уже все наизусть выучили?
– поинтересовалась Алина.
– Я не пророк, я сейчас простой отшельник, которому издательство заказало роман, а не Писание...
– Вы точно не пророк, а простая дура, поверьте моим сединам. Я и за деньги не смог отвратить вас от дури, так, может, за бесплатно получится, - с досадой сказал он.
– Вам бы скульптором родиться. Доктор Пигмалионов, - попала она в болевую точку.
Профессор сник и замолк. Вспомнилась река у монастыр?ских стен, прощальный жест Тимы. Вспомнилось острое счастье, когда она ушла за ворота, и ост?рое несчастье, когда он вернулся в город и собирался рулить к дому, а поехал, как за веревку притянутый, к Алине.
– Подумайте над моим предложением. Путешествие, командировка - как угодно. Расходы все мои. С вашим издателем я договорюсь об отсрочке. Не сдавайте ваш текст в редакцию, подождите, не надо.
– Он встал и направился в прихожую.
– А вы упрямы, - сказала Алина, открывая дверь.
– Спасибо за кофе, - ответил профессор.
Последний разговор с женой
Весь вечер он кружил по Москве, перегрел двигатель и к ночи вернулся в клинику. Поднялся в кабинет, налил коньяку, сел у холодного камина и почувствовал, что вот-вот заплачет. Неслышно вошла жена.
– Как она?
– с тревогой спросила Вера.
– А тебе не интересно - как я?
– спросил Василий Моисеевич.
– Очень интересно. Дальше некуда как интересно...
– Я уезжаю в командировку, - сказал он небрежно.
– Катись, пожалуйста, хоть к чертовой бабушке!
– отрезала жена.
– Вот и поговорили.
– Профессор одним махом опрокинул рюмку.
– Налей мне, - сказала жена.
– Нет проблем.
– Он налил.
Она посмотрела на свою рюмку и выплеснула коньяк в лицо мужу.
Первый день в монастыре
Матушка-настоятельница
Матушку попросили сделать все возможное. И все. А что возможно, если дитя словно новорожденное - в двадцать-то лет!
Матушка разговаривала с Тимой два часа. Примерно так:
– Почему ты решила прийти к нам?
– Я не знаю.
– Ты знаешь, что такое монастырь?
– Не знаю. Читала в журнале...
– Может быть, ты любишь Бога?
– Не знаю. Мама не говорила мне об этом.
– А папа?
– Он доктор, он не знает... Он сказал, что не знает, может ли Бог сосчитать оттенки.
– Понятно.
– Матушка задумалась.
– Деточка, а что ты любишь?
– Все.
– Все-все? Даже плохое, злое?
– Я не понимаю.
– Ну хорошо, а что ты умеешь?
– Смотреть.
– Ты училась в школе?
– Не знаю.
– Скажи, ты болела чем-нибудь?
– Не понимаю.
И так далее в том же ключе. "Лукавит? Страдает? Что с ней?" Отпустив Тиму, настоятельница задумалась и потянулась было к телефону. Потом убрала руку с аппарата и пошла к службе. Загадочная девушка настолько поразила матушку, что принятие любого решения, выбор линии поведения - все эти обычные вещи сейчас казались ей нереальными, недостижимыми, и только на Бога было ее упование. Давно матушка так не нуждалась в совете Всевышнего. И было еще какое-то воспоминание, неуловимое, как незаписанный сон. Надо было обязательно что-то очень важное вспомнить - матушка чувствовала это всем сердцем, - но ответ пока не приходил. Значит, ждать и молиться...
Тиме выделили небольшую комнату в пристройке, где хранился огородно-садовый инвентарь. Комната пустовала с незапамятных времен, а сейчас для Тимы ни?кто не смог придумать ничего более подходящего: ни с послушницами, ни, разумеется, с монахинями Тиме жить вместе было нельзя.
Поставили кровать, стул, тумбочку. Имелся встроенный шкафчик, куда Тима с трудом впихнула привезенный гардероб на все сезоны.
В углу жила икона, и Тима разглядывала ее полдня, удивляясь странному свойству изображения: с этой женщиной очень хотелось поговорить. Казалось, стоит только спросить - а ответ уже готов: такое было лицо у женщины. Но Тима не знала, что спросить, и озадаченно ходила по комнате взад-вперед, возвращаясь к доске и мучаясь, как от немоты.
К ночи она устала и уснула не раздеваясь.
Перед дорогой
В тот день у Алины появилось новое чувство, с которым она не знала, как обращаться.
Она опять была в Храме и молилась Богу.
Иногда поглядывала на прихожан - от этой привычки избавиться не удавалось.
Ничто не предвещало.
Толстая бабища-служка, обычно резво выкидывающая прихожан из этого Храма строго сразу по окончании службы, на сей раз почему-то помалкивала, хотя дело подошло к финалу.
"Охрипла, - подумала Алина про бабищу.
– Или совесть... Хотя откуда..."