Скажи миру – «нет!»

Верещагин Олег Николаевич

– Они там, – и указал на скалы.

Я молча согласился с ним. Те, у кого хватило ума развести бездымный костер, наверняка выбрали и самое удобное место для ночлега – то, которое бросилось в глаза нам.

– Урса? – предположил Сергей. Я пожал плечами и предложил:

– Посмотрим?

– Пошли, – коротко кивнул Сергей.

Мы убрали палаши и, на ходу доставая даги, тихо начали спускаться в лощину…

…По дну, в зарослях, тек тихий и чистый ручей. Сергей присел на колено, с усмешкой показал мне следы, оставленные на берегу, плоские следы сапог без каблука, шитых без различия ноги. Следы еще не полностью заполнила вода.

– Мальчишка, – тихо сказал он. – Совсем недавно

спускался… Это не урса.

– Странно-о… – протянул я, – очень тихо. Такое впечатление, что они засаду устроили; тогда зачем костер? Пошли все-таки глянем.

Противоположный берег оказался круче того, по которому мы спустились, поэтому мы карабкались долго – лезть-то надо было тихо. Потом нам попался резко выступающий каменный карниз. Я пошел в обход справа, Сергей – слева.

Подтянувшись за ветку оливы, склонившейся над выступом, я выбрался на камень. И буквально нос к носу столкнулся с человеком.

Сергей был прав – это оказался мальчишка. Чем-то похожий на Вадима (только черноволосый) – такой же круглолицый, не очень высокий, но широкоплечий. Одетый в кожаные штаны и низкие сапоги с ремнями, он, очевидно, стоял и прислушивался – не видя, но слыша меня, – когда я выскочил перед ним, он отскочил и выхватил из-за голенища длинный, плавно изогнутый нож, выставив перед собой безоружную левую руку с растопыренными и согнутыми пальцами. Я вытолкнул в руку дагу, которую сжимал в зубах. Несколько секунд мы молчали, глядя друг на друга и не двигаясь. С другой стороны на каменный карниз выбрался Сергей; бесшумно ступая, пошел сзади к мальчишке, но между нами и им на камень соскочила рослая белокурая девчонка – тоже в коже, босиком, но с длинной шпагой в руке; синеватое лезвие описало шипящую «восьмерку» и закачалось, словно гадюка перед броском. Сергей, мгновенно прикрыв живот и грудь рукой с дагой, выхватил палаш.

– Стоп, стоп, – быстро сказал я. – Мы свои, вы свои. Все свои.

– Русские? – спросил мальчишка, но не оглянулся и не опустил засапожник, явно отточенный, как бритва.

– В основе своей, – ответил я и, нарочито медленным движением убрав дагу, показал пустые руки. – Мы не враги.

– Откуда нам знать. – Девчонка говорила по-русски, но с гортанным немецким акцентом, – может быть, они люди Мясника?

– Нет, фроляйн, – на плохом немецком возразил Сергей, тоже убирая палаш, – мы не имеем отношения к Нори Пирелли. Мы, наоборот, – вроде как идем на него походом.

– Вильма, убери шпагу, – сказал темноволосый «двойник» моего дружка. – Сейчас разберемся.

* * *

Судьбы Сергея Лукьянко, нашего, советского парнишки из Алма-Аты, и австриячки Вильмы Швельде были, в общем-то, неинтересными и обычными. Сергей со своими друзьями попал сюда с Медео два с небольшим года назад, Вильма – из Альп вот уже шесть лет. Прошедшей зимой урса разбили друзей Сергея в Молдавии, а товарищей Вильмы – на юге Италии. Остатки отрядов встретились в Югославии, но в марте и эту небольшую группку почти полностью перебили. Вильма и Сергей спаслись чудом и добрались сюда, но интересным было то, что напали на них в Югославии не урса, а как раз ребятки Мясника! Так что новенькие присоединились к нам с закрытыми глазами. Я лично был только рад появлению еще двух бойцов. Вильме, правда, Франсуа предложил было уйти к нашим девчонкам, но австриячка просто посмотрела сквозь француза, и тот отошел…

…Произошло это еще тем вечером, когда наш отряд только собирался отправиться в поход недалеко от пещеры Тезиса, а вот теперь почему-то вспомнилось. Мы жгли костры и отдыхали. Было немного странно видеть почти сотню вооруженных мальчишек и девчонок,

ходивших, лежавших, перекликавшихся, что-то певших, жевавших, смеющихся у нескольких костров. Чем-то это напоминало турслет в особо романтических условиях.

Я аккуратно затачивал кусочком песчаника режущую кромку палаша, весело поглядывая по сторонам и прислушиваясь к тому, как Игорь Басаргин смешит собравшихся вокруг, читая на память филатовского «Федота-стрельца». Читал он, по-моему, даже лучше самого Филатова.

Царь:Али рот сабе зашей —Али выгоню взашей!Ты и так мне распугалаВсех заморских атташей!Из Германии баронБыл хорош со всех сторон —Но ты ж и тут не утерпела,Нанесла ему урон!Кто ему на дно ковшаБросил дохлого мыша?!Ты же форменный вредитель,Окаянная душа!

Совершенно неожиданно вмешалась Наташка Мигачева. Скорчив физиономию базарной торговки (что при ее раскосых глазах и круглом плутоватом лице было довольно просто), она вступила сварливым голосом:

Как же, помню! Тот баронБыл потрескать недурен!Сунь его в воронью стаю —Украдет и у ворон!С виду гордый: «Я-а» – да «я-а»,А прожорлив – что свинья.Дай солому – съест солому,Чай, чужая, не своя…

Я попробовал острие палаша пальцем и, оставшись доволен, поднялся, потягиваясь.

– Пойду пройдусь, – вполголоса бросил я Вадиму, который, смеясь, мельком кивнул.

Неспешно, лениво я побрел в темноту – от костра к костру, ощущая какую-то веселую пустоту и тихонько посвистывая сквозь зубы. Трава под босыми ногами была еще теплой, мягко-шелковистой.

Около соседнего костра мальчишка с копной медных кудрей наигрывал простенький мотив на самодельной блок-флейте. Девчонка из отряда Франсуа напевала по-французски, и я неожиданно понял, что улавливаю суть – через слово, но улавливаю…

Жизнь драгоценна – да выжить непросто —Тень моя, тень на холодной стене…Короток путь от мечты до погоста —Дождик осенний, поплачь обо мне…

Печальная была песенка, а голосок девчонки – чистый, как звон хрустального бокала. Я постоял, слушая еще, но смысл рассыпался на отдельные слова, остался только красивый голос, сплетавшийся с посвистом флейты. И я двинулся дальше.

Возле другого костра кто-то из русских Франсуа вспоминал под общий хохот, как они встретились – в свое время – с пятью девчонками, попавшими сюда с сумками, полными черного хлеба, без которого все к тому времени уже обалдели. Я сглотнул слюну, на миг ярко-ярко представив себе вкус и – главное! – запах свежего черного хлеба. Из магазина лично я домой никогда не доносил хлеб с необкусанной горбушкой…

Я вздохнул и, передернув плечами, зашагал обратно – к своему костру. Точнее – к тому, у которого сидел вначале. И еще издалека услышал бесшабашный, сильный голос Кристины – стоя возле огня, она пела, и как пела – я даже не помню, чтобы слышал от нее еще когда-нибудь такое…