Сказковорот

Михеев Геннадий Александрович

Слава встал в позу воителя и принялся изучать толпу. Аборигены оглядывались на странника растерянно и отрешенно. В самом конце вереницы Функель узнал неказистую фигурку пастыря. Оскар шагал размеренно, с видимым достоинством. Слава подошел к знакомцу молча, постарался пристроиться нога в ногу. Жиденькая Оскаровская бороденка внушала отвращение.

– О, домой, говоришь, уе... ? Оскар произнес эту фразу с торжеством, смакуя скабрезность.

– То есть...

– Звяздел, что на Горушку -- ни ногой.

Слава

решил ничего не отвечать. К чему доказывать, что теперь уж и точно ни ногой, ни рукой. Некоторое время влачились молча, наконец пастух с нескрываемой гордостью сообщил:

– Дримидонтыча схоронили. Царствия ему...
– Какого царствия, не уточнил. Из Оскарова зевала разило свежим спиртовым духом.

– Бывает.
– Грубо ответил Слава.

– А ты опять выкрутился. Везунчик фортуны.

– Слушай, приятель...

– Да вряд ли я тебе приятель.

– Неважно. Тут давеча на меня похожий не проходил?

– Было дело. Даже заночевал у меня. По пьяни бумаги оставил, а утром забрал.

– Давно?

– Дня три как.

– Тьфу, чёрт. Так то ж я и был.

– Откель мне знать, ты -- или чёрт.

– Имя "Артур" тебе ни о чем не говорит?

– Конан Дойль? Мы тоже не лаптем доширак хлебаем, начитанные.

– Порой даже кажется: слишком.
– Слава не стал опускаться до того, чтобы в отместку просклонять имя "Оскар". Кажется, странник чуток помудрел.

– Вы, городские, стремныя. У нас положено осведомляться, отчего покойник-то помер...

– От смерти, от чего еще.

– А я дак скажу. Посля того как ты ему на остановке чтой-то наговорил, он домой вернулся, предсмертную записку написал и пропал. А вчерась из омута всплыл.

– Тяжелый случай. Только я ничего ему такого не говорил.

– Это, кореш, уже не важно. Сами уж пред Господом разберетесь.

– Я тебе не кореш, друг. Ну, а записка-то -- о чем?

– А я тебе не друг, приятель.

– Не крути. Сказав "а", говори "я". Так что там.

– Да так...

– А, может, не так?
– Слава знает, что в маленьком поселении ничего не утаишь.

– Ну-у-у... написал, что, дескать, праведники Горушки к себе призвали. А умереть якобы не страшно... страшно умирать.

– Здрасьте. Самоубийц праведники не жалуют.

– А хто те сказал, что Дримидонтыч -- самоубивец?

– А разве ж убиенные посмертные записки сочиняют...
– Да нет, рассудил Функель, просто пастырь прикалывается от поддатости настроения. Не наблюдается в нем что-то глубокой скорби по ушедшему.

Двое мужчин столь увлеклись словесным боданием, что и не заметили, как поравнялись с некоей пейзанкой, одетой в обтягивающие джинсы и ковбойскую рубашку. Из-под черного платка вырывались рыжие локоны:

– Ося, - запросто вопросила женщина, - уже наклюкался?

– Святое дело.
– Пастырь ответил с показной

горделивостью.

– Именно поэтому на поминки нас не позвали.

– Очень надо...
– Буркнул Оскар.

– О, странничек.
– Барышня стрельнула своими зелеными глазищами в Славины очи, отчего в обветренных щеках Функеля колко зардело.

Женщины и мужчины бывают с формами и наоборот. Формы мужчины -- пузо. Формы женщины -- все остальное. Встречная как раз и отличалась "всем остальным". По виду она лет, наверное, на десять старше Функеля, бальзаковский возраст. Излучая витальную энергию, женщина ускорила шаг. С тылу формы заиграли по-особому. В Функеле, похоже, проснулось нечто гормональное.

– Что за чудо?
– Спросил он у пастыря.

– Оля.
– Оскар сделал паузу и почти прошептал: - Ведьма.

– В каком смысле.

– Тише... Во всех.

– А чего не сжигаете?
– Слава все же понизил свой голос.

– Боязно.

– Она с Горушкой как-то связана?

– Да, как сказать...

– Прямо.

– Ну-у-у... леший ее знает.

Так, прикинул Функель. Специально замедлилась, что б на крючок меня захватить, теперь подсекает...

– У нее кто-нибудь есть?

– Были. Всех сгубила.

– Черная вдова?

– Не-е-е... рыжая бестия.

– Почему ни ты, ни сатир...

– Какой еще сортир...

– Неважно. Почему тогда-то о ней не сказал.

– Кому-то говорил, кому-то молчал. Вас уж столько здесь мелькало.

Слава решительно прибавил шаг, чтоб догнать местную достопримечательность. "Есть контакт..." - Кажется, услышал Функель вдогонку из пастыревых уст. Но ему уже было начхать на ровесника-бобыля.

– Вячеслав Смирнов.
– Представился Функель, догнав женщину.

– Вижу.
– Понанесла якобы ведьма, снова стрельнув зеленью глаз.

Некоторое время прошагали молча. Косясь, Слава наблюдал джокондовкую улыбку на чувственных устах. Молчанку первым не вынес мужчина:

– Какая-то вы... недеревенская.

– Я жила в городе. Но не захотела стать просвещенным быдлом.

– В этом вопросе, Ольга, я вас очень даже понимаю.

– Завидую.

– Чему...

– А вот я себя понимаю не вполне.

– Это норма.
– Слава ехидно ухмыльнулся.
– У меня тот же случай. Чтоб себя разглядеть по-настоящему, надобно волшебное зеркало.

– Нет.
– В голосе женщины играли оттенки теплоты.
– Не зеркало, а зеркальная душа...

Еще минута -- и оба перешли на "ты". Как там в песне поется: что-то главное пропало? Да нет: просто, возникли приязненные отношения и зародилась иллюзия, что знаешь человека давно. Уже вошли в совершенно пустынный, будто вымерший поселок. Поскольку женщина не говорила "отставить" или "фу", Слава тащился за нею наподобие приблудного пса.