Скелет дракона
Шрифт:
Микеланджело. Вот. Да. Если бы ты написал так, было бы лучше. И не потому, что это правда.
Джорджо. Мастер Микеланджело, простите… Это не правда. Вы величайший…
Микеланджело. Это не важно, Джорджо. Всё вот это (Микеланджело бегло перелистывает страницы книги) мёртвое, пустое… Здесь столько славословий, и так мало жизни. Где все наши ссоры, ворчание, вражды и дружбы? Где крики, драки, объятия, досада, разочарования? Где отчаяние и победы? Где любовь,
Джорджо. Разве это важно? Это все мелочные частности, которые не могут заинтересовать…
Микеланджело. Да только это и важно, Джорджо! Для любого, кто берётся красками или резцом и молотом оживлять мёртвое! Смотри!
Микеланджело даёт Джорджо папку, с которой вылез из-под стола. Джорджо развязывает тесёмки и смотрит на разрозненные листы. Микеланджело тем временем ковыляет обратно к столу.
Джорджо (благоговейно). Это, ваши эскизы, учитель?
Микеланджело. Черновики. Взгляни, Джорджо! Это так же прекрасно, как у Леонардо да Винчи?
Микеланджело возвращается к Джорджо со свечой в руке, которую взял со стола.
Джорджо (вежливо). Интересно.
Микеланджело. Не ври мне!
Джорджо. Это… очень хорошо, но… это как-то… очень схематично… ученически… по-моему у меня эскизы лучше…
Микеланджело. У тебя? Не надейся. Ты мне ответь про Леонардо!
Джорджо. Леонардо – величайший рисовальщик.
Микеланджело хватает у Джорджо несколько листов, поджигает их на свече.
Джорджо. Что вы делаете, мастер Микеланджело?
Микеланджело. Не тронь!
Микеланджело кидает горящие листы в ржавую бочку, ставит свечу на пол, потом идёт к Джорджо, хочет забрать у него всю папку с листами.
Джорджо. Нет! Я не позволю! Я не дам! Это величайшая ценность!..
Микеланджело. Нет! Это подготовка! Это следы паники начинающего художника! А я начинающий каждый раз, когда задумываю что-то новое. Мои вещи рождаются под резцом, а не на бумаге. Поэтому видеть этого никому нельзя! Публика должна лицезреть совершенство, а не злорадствовать, глядя на мучения на пути к нему!
Микеланджело удаётся вырвать папку у Джорджо, он идёт к бочке, кормит огонь листами.
Джорджо. Отдайте! Это вам уже не принадлежит! Это принадлежит искусству!
Джорджо подбегает к Микеланджело, хочет вытащить из огня рисунки, но коротким движением жилистого кулака получает в солнечное сплетение, сгибается пополам.
Джорджо (стоит
Микеланджело. Не знаю, зачем Господь даровал мне такую долгую жизнь, но пока она ещё не кончилась… Это всё – моё. Захочу – сожгу, захочу – подотрусь!
Микеланджело кашляет, греет руки над огнём.
Микеланджело (внушительно). И никто не будет сравнивать меня с Леонардо.
Джорджо поднимает голову, забывает о боли, смотрит на Микеланджело заинтересованно. Хочет что-то спросить, но тут входит Урбино. У него на подносе два керамических стакана, какое-то блюдо.
Урбино. Тёплое вино… Синьор Вазари, с пола-то встаньте! Ревматизм заработаете… Что, мастер Микеланджело? Греетесь? Морозит вас? У вас жар! Давайте приляжем! Да не туда… Не в это ваше… ложе… А вон туда, на кровать… Она немногим лучше, но на ней хоть вытянуться можно.
Микеланджело. Успею я вытянуться! Что вы меня все торопите сегодня?
Джорджо. Кто же вас торопит, мастер, что вы говорите?
Урбино (ставит поднос на одну из табуреток). А на меня все кричат. Вот вам вино. И сыр. Позовёте, если будет нужно.
Урбино ставит поднос на одну из табуреток, поджав губы, уходит.
Микеланджело. Обиделся… Что-то сдаёт он у меня… (смотрит на огонь в бочке, Джорджо) Хочешь присоединиться?
Джорджо (пьёт вино). Мне не холодно.
Микеланджело. Да я про книжку. Сожжём её, и никто не узнает!
Джорджо. Нет, я так не могу.
Микеланджело усмехается.
Джорджо. И потом, у неё тираж… В Лауренциане несколько томов.
Пауза.
Микеланджело. Леонардо был прекрасный рисовальщик, потому что в нём страсти не было. Он сперва всё разложит по полочкам в своей голове, а потом берётся за карандаш.
Джорджо. Мастер Микеланджело, при всём уважении, но вы ошибаетесь… Вы же знаете его фреску на стене Зала Пятисот, «Битва при Ангиари». Там всё дышит страстью. Я, когда смотрю на неё, у меня начинает чаще биться сердце. Как будто сам я попал в самую гущу сражения. В этом изображении люди проявляют такую же ярость, ненависть и мстительность, как и лошади, из которых две переплелись передними ногами и сражаются зубами с не меньшим ожесточением, чем их всадники, борющиеся за знамя. С таким ожесточением биться за какую-то тряпку на шесте! Ярость и тщета переданы в этом произведении с таким искусством! Противоречат и дополняют друг друга!