Скитники
Шрифт:
Чем ближе отряд подходил к прииску, тем чаще натыкались на лежащий в отвалах свежепромытый песок, местами перемешанный с черными углями (по всей видимости, отогревали стылую землю), на старательский инструмент: грохота, тачки, бутары.
Из-за наплывавшего с реки тумана видимость в низинах не превышала пяти-семи саженей. Звуки глохли, очертания искажались, все текло, плыло. Наконец из белой мглы проступило стоящее на пригорке длинное приземистое строение с двумя печными трубами.
Тихонько спустившись под берег,
Дубов осторожно отворил дверь. Посреди барака с перекладины над столом свисала тускло светящая сквозь прокопченное стекло керосиновая лампа. Рядом, сидя на чурке, мирно дремал, зажав между колен берданку, дежурный. Неслышно подойдя к нему, дюжий казак выдернул ружье и гаркнул во всю глотку:
– Всем встать и выходить по одному! Вы окружены!
На дощатых нарах, потягиваясь, зашевелились.
– Что за шутки, Борзой! Наломался, что ль, вчерась? – прохрипел кто-то из дальнего угла.
Вскинув фронтовой карабин с побитым ложем, казак три раза выстрелил в потолок и проревел:
– Молчать! Руки за голову и на выход, не то продырявлю.
– Тихо, тихо, чего шумишь, не глухие, так бы сразу и сказал, – спокойно отозвался все тот же хриплый голос.
Выходящих тщательно обыскивали. С одного сняли кожаный пояс, заполненный золотым песком, у троих нашли ножи.
Приставив к старателям часовых, Лосев со штабс-капитаном зашли в барак. Золото долго искать не пришлось. Оно хранилось в обитом железными полосами сундуке. Сбив замок, увидели тугие кожаные мешочки, заполненные чешуйчатыми пластинками, и берестяной короб с бесформенными комочками самородков. Прикинули вес – пуда на два потянет!
У Шалого проявилось завидное чутье на «рыжуху»: еще около четырех фунтов насобирал из потайных старательских схронов.
Вдобавок к этому на чердаке висели связки «мягкого золота» – собольи и беличьи шкурки.
– Летом же пушнину не промышляют, – изумился поручик.
– Так это с зимы висит. Видите, все «выходные», первым сортом пойдут. Похоже, они тута круглый год живут, – пояснил Иван.
Лосев, выйдя к старателям, поправил погонный ремень и, откашлявшись, объявил, что он, подполковник царской армии, по закону военного времени изымает у них под расписку все золото. Оно пойдет на борьбу с большевистским режимом и будет возвращено артели после установления в Якутии законной власти.
Мрачные старатели слушали молча. Вид казаков и офицеров, облаченных в амуницию, в начищенных до блеска сапогах, произвел на них сильное впечатление. Вместе с тем их душила обида, что вот так, запросто, у двадцати здоровых мужиков отнимают результаты многомесячного каторжного труда.
– А детей малых да баб наших вы, что ль, кормить будете?! – спросил, зло глядя исподлобья на золотопогонников, мосластый, смахивающий на шатуна старатель.
– Брось жалиться. Вона сколь пушнины оставляем
Когда мешочки с золотом разложили по вьюкам и уже собирались уходить, рослый, широкий в кости мужик с густой, темно-русой окладистой бородой по самую грудь, сделал чеканный шаг вперед. Весь его облик говорил о недюжинной силе. Вытянувшись по стойке смирно, он чуть было не козырнул, да спохватился – без головного убора ведь.
– Господин подполковник, честь имею обратиться, – раздался уже знакомый хрипловатый голос.
Лосев с удивлением обернулся:
– Обращайтесь.
– Дозвольте послужить делу освобождения Якутского края от большевиков.
– Кто такой?
– Есаул Суворов. Вот! – протянул он свой паспорт.
Лосев взял документ и прочел, так, чтоб все слышали:
– Суворов Назар Петрович, 1889 года рождения, великоросс, православный, из казаков. Господин есаул, а вы сознаете, что в случае чего красные нас всех повесят?
– У меня с ними, ваше благородие, свои счеты. В семнадцатом пристрелил агитатора за подстрекательство к отказу от присяги престолу и Отечеству. В отместку мою жену ночью в постели топорами изрубили, когда я караулы проверял. Грудничок двухмесячный без матери стаял и помер у меня на руках, – дрогнувшим голосом произнес старатель.
– Ну что, принимаем пополнение? – обратился к соратникам Лосев.
– Как не принять? Свой человек.
Старателей завели обратно в барак и оставили у дверей двоих всадников – чтобы дать возможность отряду уйти подальше. Тут обнаружилось, что есаул исчез. Собрались было организовать погоню, как он вышел из густого ельника с туго набитой котомкой.
– Вы что, есаул, устав забыли? Ушли без доклада.
– Виноват, ваше благородие. Вещи взял.
Офицер раскрыл мешок, и Лосев увидел сложенную казачью гимнастерку с серебристыми погонами, брюки с алыми лампасами.
– Взгляните, господа, – человек форму сберег! Весьма, весьма похвально! – одобрил подполковник.
Отряд двинулся в противоположную от гарнизона сторону, туда, где их дожидался Василий.
Долго путали следы. На одной из лужаек, сплошь покрытой кустиками княженики, не устояли – задержались. Малиново-красных ягод на коротких стебельках было так много, что стоило ступить – под ногой растекался алый сок. Княженика похожа на малину, а по вкусу – земляника, только сочнее и слаще. Недаром зовется – княжени-ка! Княжна среди лесных ягод!
В гарнизоне поважневший Василий подошел к Лосеву и протянул пустой мешочек:
– Ваше степенство, отсыпьте за совет якуту.
– Ох и хитрован ты, Василий!
– Куды черт – хитрован! Трудно стало жить. Немножко зарабатывай надо, – с обиженным видом ответил тот.
Разложив все золото по вьючным сумам и насыпав сверху для маскировки кедровых орешков, якут притянул бесценный груз ремнями к шерстистым бокам низкорослых, мохнатых лошадок. Связал их длинным кожаным ремнем и, осмотрев, ладно ли все в караване, вскочил на переднего жеребца.