Скитники
Шрифт:
Зверя тоже добывали в достатке. Чтобы шкуры не пропадали, казак Шалый стал их выделывать, а его супружница Ульяна – шить из кожи для обитателей гарнизона одежду и обувку. Как-то Федот выделал шкуру добытого в берлоге медведя и попросил Ульяну сшить из нее душегрейку, но та отказалась, замахала на него руками:
– Чур , тебя, чур! Наденешь шкуру медведя, за тобой его дух ходить будет. Накажет за то, что убили амаку. Не надо носить шкуру медведя, худо нам будет.
Купцу Сафронову в обмен на мануфактуру, соль и инструмент они теперь кроме даров тайги сдавали излишки сыромятины и меховую
Про патроны уже и не поминали. У купца всегда был один ответ: «Шхуна не пришла», и для пущей убедительности он, горестно вздыхая, широко разводил руками. Белогвардейцам же ссориться с якутом не хотелось. Он хоть и обдирал их, как липок, но необходимым обеспечивал. Что ни закажешь, все доставит.
Порой гарнизонных все же посещали робкие мысли о том, чтобы выйти, сдаться на милость властям. Но после рассказов якута о том, какие суровые приговоры выносят даже тем, кто всего лишь сотрудничал с белыми, мысли эти быстро улетучивались. Люди понимали, что купец может и приврать, чтобы не потерять выгодных покупателей, но все равно было боязно.
Оставшиеся без женщин уже на второй год стали просить якута привезти и для них невест, но тот упорно отказывал.
Особенно донимал купца ротмистр.
– Василий, выручи! Окажи милость – мне хоть косую, хоть кривую. А то ведь помру, так и не посеяв семени, как будто и не жил на земле. Страшно мне это. Сколько скажешь, уплачу, выручай!
Но якут, против обыкновения, был тверд и непреклонен. Дело в том, что один из его должников пожаловался участковому милиционеру: мол, Сафронов Василий дочь-красавицу на год взял за долги и никак не отдает. Еле выкрутился. Пришлось самому одаривать жалобщика, чтобы тот говорил, что дочь нашлась, у больной тетки живет, смотрит за ней. Тогда Василий не на шутку струхнул и дал зарок больше живым товаром не заниматься.
*
У Антона Хлебникова отец был священником, и тому с малых лет вплоть до кадетского училища приходилось замещать то заболевшего пономаря, то подьячего, то звонаря, и постоянно петь на клиросе. Привыкший к твердым церковным порядкам, юнкер и здесь старался регулярно выполнять установленные обряды, читал ежедневные псалмы, молился за здравие обитателей гарнизона. Постепенно к нему начали осознанно присоединяться и другие. На главные престольные праздники собирались, как правило, в доме командира.
Перед рождением первого младенца срубили ладную часовенку. Лосев отнес в нее свой походный складень. Вместо лампадки повесили плошку с фитильком из скрученных прядок лишайника и в дальнейшем каждое воскресенье вели службу там.
По первости это воспринималось как привычные офицерские собрания. Но юнкер, знавший наизусть почти все Евангелие, всегда к месту рассказывал что-нибудь из жития святых, пел красивым голосом псалмы. Так исподволь и служба по чину наладилась.
Лосев как-то даже пошутил:
– Ты, юнкер, среди нас самый молодой, а уже учительствуешь.
– Господин подполковник, Боже упаси, я не учительствую. Просто пытаюсь донести до всех слова Господни. Вы же знаете, что все мои предки священнослужители.
– Ты не обижайся, я ведь одобряю твои старания.
СБОРЫ
С появлением в гарнизоне женщин его обитатели незаметно разделились на два дружественных, но с разными интересами лагеря: холостяков и семейных.
Последних установившаяся, размеренная, полная домашних забот жизнь устраивала. Лосев, правда, иногда тосковал по семье, оставшейся во Владивостоке, но вместе с тем понимал, что шансов соединиться с нею нет, а якутка Соня души в нем не чаяла и родила двух замечательных мальчиков. Один уже помощник – носит по одному полешку дрова к печи, второй вьюном в зыбке ворочается, подвесом поскрипывает.
Холостяки же чувствовали себя ущемленными. Им тоже хотелось, чтобы рядом была заботливая женщина, которая даст продолжение роду. Постепенно они стали склоняться к мысли, что для них единственный способ исполнить это желание – эмиграция. В Китай или Русскую Америку – уж как получится. Осуществить это можно было, только выбравшись на побережье Охотского моря. Там они рассчитывали отыскать друзей мичмана по мореходке и с их помощью нанять судно. Но прежде следовало запастись золотом в достаточном количестве: каждый уже строил радужные планы на жизнь.
Штабс-капитан мечтал разыскать оставленную в Харбине семью и заняться разведением скаковых лошадей. Близнецы Овечкины просились к нему конюхами. У мичмана программа была попроще: купить домик с землицей, жениться и заиметь кучу детей. Юнкер грезил служением Богу в православном храме.
С конца мая, лишь только на речушке растаял лед, они, а с ними за компанию и женатые казаки, переквалифицировались в старателей.
У холостяков, не обремененных семейными заботами и живших коммуной, «рыжуха» прибывала намного быстрее. И неудивительно – они посвящали промыслу практически весь световой день.
Старательская работа сама по себе незатейливая, но требует отменного здоровья и выносливости. Стоять часами в воде, от которой уже через минуту ломит ноги, не каждому по силам. Икры, покрытые синими узорами вздутых вен, багровели. Суставы, особенно на ногах, опухали. К концу дня их ломило так, что приходилось каждый вечер прогревать в жаркой бане. Если и это не помогало, тогда уж ничего не оставалось, как томиться несколько дней на теплой печи.
Жалеючи мужей, женщины из выделанных шкур тайменей сшили непромокаемые бродни. (Крепкие нитки они получали из сухожилий: разминали руками и, отделив самые тоненькие волокна, брали два и, старательно мусоля слюной, сучили на голом колене). Женатики теперь, надев под бродни меховые чулки, могли спокойно мыть золото весь день. Чтобы рыбья шкура не рвалась об острые камни, поверх бродней натягивали короткие ичиги из лосиной сыромятины, пропитанной медвежьим жиром. Такая обувка оказалась столь практичной и теплой, что и холостяки заказали ее.