Скитники
Шрифт:
Поначалу крохотный военный гарнизон насчитывал пятнадцать человек. В первый же год по недосмотру двое угорели в парилке. При углях зашли, так и заснули: один на полке, второй возле выхода. К числу банных потерь можно отнести и несчастный случай с Лосевым. Когда на камни плеснули воду, раскаленный валун какой-то особой породы стрельнул – и острый осколок вонзился подполковнику прямо в веко, лишив его глаза.
А зимой 1925 года потеряли хорунжего Соболева – мощного, словно скрученного из тугих мускулов, офицера. Охотясь в горах, он сорвался с карниза и сломал позвоночник. Соболев был необычайно совестливым
– Что за дела! Спишь как в сортире! Сколько можно терпеть! – зло цедил сквозь зубы мичман Темный, худощавый, высокий моряк. Ему было около тридцати, но из-за грубых черт лица и звероватой походки он казался старше. В его манере говорить проступала резкость и строптивость характера.
– Господин мичман, как вам не стыдно! – одернул его Лосев.
– Под ноги смотреть надо, когда по горам ходишь, – вспылил мичман. – И довольно мораль читать. Из-за головотяпства одного страдают все.
Хорунжий, стыдясь своей невольной оплошности, весь сжался, покрылся красными пятнами. Не желая быть обузой для товарищей и терпеть унижения от мичмана, ночью он, скрежеща зубами от нестерпимой боли, раздирая в кровь руки, сумел выползти из землянки. Когда утром хватились, было поздно: раздетый, он промерз уже насквозь.
Его смерть послужила толчком для новой стычки. Надо сказать, что первое время ссорились вообще часто: у каждого был свой характер, свой взгляд на то, как действовать дальше. Одни нападали, особенно яростно мичман:
– Сколько будем отсиживаться? Чего ждем? Во время войны с Наполеоном партизаны вон какой урон врагу наносили. А мы что, оружие в руках держать разучились? Все одно тут подохнем! Так лучше пару-тройку красных с собой прихватить, чем гнить здесь.
Другие сомневались. Молоденький безусый юнкер, например, предлагал:
– Господа, надо попытаться узнать, что в мире творится. Может, амнистия объявлена? Чего прятаться?
– Может, и объявлена, да волк никогда собакой не станет. Тихо сидеть надо, – возразил ротмистр Пастухов.
– Трус вы, господин ротмистр, а не офицер! Тени своей боитесь! – презрительно сплюнул мичман Темный.
– Молокосос, и это ты меня в трусости обвиняешь? Что ты на своем флоте видел? Хоть раз в рукопашную ходил?! – рассвирепевший Пастухов, сжав кулаки, придвинулся к мичману.
Подполковник, видя, что назревает потасовка, решительно встал между ними:
– Господа, успокойтесь! Нам действительно нужно разведать, что вокруг творится. Но куда зимой? Перемерзнем в наших обносках. Да и следы нас выдадут. Весны дождаться надо. Как лес зазеленеет, отправим разведку. Вы, мичман, у нас самый резвый, вот и готовьтесь, – сказал Лосев и, как бы ставя точку, примирительно похлопал его по плечу.
Напряжение спало. Разговор перекинулся на хозяйственные темы. Авторитет Олега Федоровича Лосева был неоспорим. Непреклонная воля, светящаяся в его глазах, ломала встречные взгляды, удерживала людей от открытой конфронтации. Улыбался он редко. И весь был холодно-сдержан, скуп на слова.
*
Когда деревья выпустили листья,
Вернулись лазутчики на удивление быстро – на пятый день, и не одни. Привели с собой бродячего торговца – улыбчивого якута Василия Сафронова с круглым, смуглым, словно прокопченным, лицом и едва видными в узких щелочках маслянистыми глазками, с просвечивающей клиновидной бороденкой. Он перебивался тем, что объезжал одиноко кочующие семьи тунгусов на навьюченных ходовым товаром лошадках и выменивал его на пушнину.
Разведчики встретились с ним случайно на таежной тропе. Слово за слово – разговорились. Сели вместе перекусить у костерка. Тертый якут сразу почуял в них союзников. Осторожно жалуясь на нынешнюю власть, убедился, что перед ним свои люди, и стал откровенней. Купец быстро сообразил, что дружба с отрезанными от мира белыми офицерами сулит хорошие барыши, и безбоязненно предложил им свою помощь, а взамен – пусть попробуют мыть золотишко, а зимой промышлять пушнину.
Обитатели гарнизона повеселели – связь с якутом решала многие проблемы. А сейчас они, пользуясь щедростью торговца, наслаждались забытым вкусом сахара и сухарей. От него узнали, что до ближайшего поселения, его родного улуса, пять дней пути, что других селений в округе нет, что красные выжимают из народа последние соки и лютуют: недавно расстреляли троих белопартизан Артемьева.
Стало очевидно, что в селения пока лучше не соваться, но зато в окрестностях гарнизона им опасаться некого и можно уходить на охоту подальше.
Неугомонный мичман уже на следующее утро отправился вниз по ключу и через пару часов вышел к речке. Увидев, что она буквально кишит рыбой, недолго думая сплел из ивы с пяток «морд» и расставил в узких протоках. С того дня рыба в гарнизоне не переводилась. Запеченные на углях тугие хариусы и ленки в собственном соку (каждого заворачивали в несколько листов лопуха или обмазывали глиной) разнообразили стол и были поистине царским деликатесом. А уж какой наваристой получалась уха!
Непонятно откуда набежали олени. В верхнем ярусе гор появились снежные бараны. Жизнь налаживалась.
Промышлять круторогов на безлесых гольцах было сложно – открытые склоны просматривались насквозь. Но и тут вскоре подфартило: выслеживая баранов, ротмистр Пастухов обнаружил солонец. Он оказался совсем близко – всего в двух верстах от гарнизона. Глинистая темно-серая почва была сплошь истоптана копытцами животных. С той поры один-два барана по мере необходимости регулярно «перекочевывали» в гарнизонный ледник, устроенный на затененном склоне в вечной мерзлоте.
*
Однообразная, замкнутая жизнь, лишенная событий и впечатлений, складывалась из дней, как две капли воды похожих друг на друга. Некоторое разнообразие вносили лишь перемены в погоде, охота на зверя, а особенно – приход торговца. В какой-то степени разнообразили житье-бытье и вечерние задушевные разговоры, начинавшиеся, как правило, сразу после трапезы. Они сближали отрезанных от мира людей и позволяли им почувствовать себя частицей пусть небольшого, но крепкого сообщества.