Скопец, сын Неба
Шрифт:
Римская империя, как и всякая империя, переставшая быть для людей этнической родиной, гниет заживо. В основе общественной нравственности человека лежит патриотизм. Но невозможно для человека быть патриотом империи. Дворец не может быть милым, родным домом. Империя растлевает человека, заменяя его патриотизм имперской гордыней. Вполне закономерно, что все империи однажды разваливаются, как гнилой орех, от которого осталась одна скорлупа. Империя, каждый чиновник которой, начиная с императора, считает власть своей добычей, не может существовать долго.
К одному из таких стервятников в пятницу утром и должен идти Каифа. Еще затемно он является в священный двор, где его встречает
Верховный жрец совершает омовение, его облачают в алтарный наряд: во все эти рубахи, ризы, ефод, наперсник с погонами Урим и Туммим, тюрбан с диадемой, на которой начертан тетраграмматон JHVH. Каждое утро на протяжении восемнадцати лет он проходит эту процедуру и руководит ритуалом жертвоприношения. Было бы странно, если бы он испытывал при этом какое-то волнение. Каифа автоматически отдает приказы: бросить жребий, заколоть жертву, отпереть огромные ворота Святилища, от скрежета которых вздрагивает Мария на другом конце города, сжечь курения на алтаре, выбросив клубы дыма в небо. Священники приносят жертву всесожжения, левиты поют псалмы, паломники во дворах прилагают лбы к земле. Племенной инстинкт выживания зажжен в сердцах Израиля.
Каифа меняет алтарное облачение на повседневный наряд Верховного Жреца, берет в руки посох власти и переходит во внутренний двор. В зале заседаний Синедриона его уже ждут все участники ночного суда в его резиденции. Все, за исключением Анны. Первосвященник прислал своего постельничего сообщить, что ему нездоровится. Каифа подозревает, что его тесть просто не хочет участвовать в неприятной для всех них делегации к римскому прокуратору. В конце концов, именно поэтому Анна не желал сам быть Верховным Жрецом, но всегда уступал это место своему зятю. Пусть он и расхлебывает эту кашу. Каифа лишь усмехается. Он не верит, что его тесть всерьез занемог от ночной истории. Его вера в Яхве не столь уязвима. Он проводит короткое совещание и велит начальнику стражи вывести из темницы, которая находится во внешнем дворе, Иисуса.
– Если он захочет говорить с вами, бейте его по устам палкой, - напоминает Каифа.
– Да, господин, - отвечает тот и спешит исполнять приказ.
Вместе с малым Советом Каифа выходит через Красотные ворота к внешнему двору, где с плит уже смыли вчерашние лужи крови. Народ по-прежнему топчется вокруг менял и торговцев скотом. Каифа сверху удовлетворенно взирает на восстановленный в его Храме порядок. Все должно идти своим чередом. В стабильности высшая цель бытия. Бог уже дал людям эту землю и жизнь. Чего еще желать от него? Только ненасытным этого мало. Они ждут Царства Божьего. Каифа - саддукей и не верит в воскрешение мертвых на Страшном Суде. Радуйтесь во все дни ваши, сказал Соломон, ибо они проходят. Каифа очень хорошо понимает мудрого царя-саддукея.
Его настроение слегка портится, когда он видит, как стражи, раздвигая толпу, ведут в цепях Иисуса, будто главное жертвенное животное этого дня. Каифа хмуро взглядывает на него. Ведь этот человек назвал Божий мир преисподней. А все остальное лучше и не вспоминать… Солнце полностью поднимается над портиком Соломона. Золотые двери и крыша Святилища начинают сверкать. И это великолепие жалкий выродок смел оскорблять! Каифа спускается по четырнадцати ступеням, с которых стражи согнали всех бродяг и увечных, чтобы они не коснулись его, и приказывает:
– За мной!
Процессия минует бойню, колодочное отделение, где недавно сидел нашрит Иамес, а теперь там пусто по случаю праздника, и приближается к Овечьим воротам в северной стене
С башен крепости Антония давно заметили процессию и доложили трибуну Лисию. Он идет к парадному входу и там дожидается делегацию. Лисий - грек по происхождению. Он живет в Иерусалиме круглый год, хорошо знает город и местные обычаи. Его агенты и доносчики шныряют по всему городу, выявляя заговоры зелотов и настроения фарисеев. С саддукейской верхушкой он давно нашел общий язык. Ему помогает даже то, что он не римлянин, а как бы подневольный служащий, который с сожалением исполняет жестокие приказы оккупантов. Он охотно играет эту роль. Некоторые иудеи ему даже верят.
Пилат, как и Лисий, плебейского происхождения, но его дед - самнит за воинскую доблесть был переведен во всадническое сословие. Такие, как Пилат, начинают играть все большую роль в империи. После гражданских войн Мария, Суллы, Помпея, Юлия и Августа в ней почти не осталось родовитых римлян. И все же боевых заслуг Пилата было недостаточно, чтобы получить такую высокую должность. В этом ему помогла его жена Клавдия Прокула.
Прокула - чистокровная римлянка из сенаторского сословия, а ее первый муж, от которого она имеет двух сыновей, ведет свою родословную чуть ли ни со времен Нумы Помпилия. Этот патриций умер при темных обстоятельствах. Его прирезали в злачном месте на Авентинском холме в Риме, но это скрывалось. Официально он погиб за родину от рук заговорщиков. Прокула, вышедшая вторым браком за Пилата, обеспечила ему аристократические связи среди людей, которые привыкли рождаться с властью. Но у него сразу не сложились отношения с ее юными сыновьями. Он терпеть не мог этих тощих, прыщавых вырожденцев. Аристократические отпрыски презирали отчима-плебея. Получив назначение в Иудею, Пилат попросил жену оставить их в Риме. Мальчики и сами не желали находиться под его опекой. Юные снобы считали повторный брак их матери ужасным мезальянсом. Но Прокула жила теперь, по крайней мере, с полноценным мужчиной, который не пил, не лгал и не распускал руки.
Необходимость несколько раз в году посещать Иерусалим была для Пилата самой неприятной должностной обязанностью. На этот раз с ним поехала Прокула, желая поучаствовать в иудейской Пасхе, которая представлялась ей народными гуляниями на празднике весны. Он вынужден был ей объяснить, что для женщины - иноземки это невозможно.
– Это не римские луперкалии,- подытожил он.
– Даже я, прокуратор Иудеи, не могу участвовать в их празднике.
– Тогда я буду смотреть со стен крепости. Они делают там что-то ужасное?
– Насколько я знаю: режут ягненка и сжигают на алтаре.
– Только!
– эта римлянка была разочарована.
– Тогда почему такая таинственность? Ты уверен, что они не приносят в жертву младенцев?
– Абсолютно.
– Но ведь они что-то делают с новорожденными?
– Они обрезают им крайнюю плоть.
– Это увеличивает их мужскую силу?
– Не думаю. Это их племенное клеймо, по которому они узнают друг друга. Ведь другие народы не хотят подвергаться этому.
– Ну, если бы в этом была польза…