Скопец, сын Неба

Юрченко Сергей

– Посмотрите на этих существ. Ведь они рождены не для дня, но для ночи. Но вот эти дети тьмы при виде света за десятки миль устремляются к нему и сгорают в его жаре. Зачем им губить себя? Но возлюбили эти дети тьмы свет больше жизни. Ради Царства Небесного убивают себя эти мотыльки. Вот вам падшие ангелы ночи.
– Он бросает труп мотылька в огонь, и тот превращается в искры, взметнувшиеся к небу.

Матфей восхищенно произносит:

– Как красиво сказано, учитель! Падшие ангелы ночи!

Иисус торжественно оглядывает всех.

– Восемь нас здесь сидит, но говорю вам, что есть здесь еще и дьявол, - он делает значительную паузу.- Дьявол всегда за спиной человека. Я сказал вам, что сегодня ночь суда. Каждый из вас будет судить себя сам,

и пусть этот дьявол станет ему помощником. И пусть каждый из вас скажет это вслух, чтобы были у него свидетели. Велика трудность осудить себя по-настоящему. На сто праведников находится лишь один грешник. Не думайте, что праведники праведны, а грешники грешны. Всякий не раскаявшийся в человеческом есть праведник. Разве этот мир полон добродетельных? Но много ли в нем раскаявшихся? Человеку легче осудить тысячи других, чем самого себя. Все знают великие истины, но каждый имеет свою маленькую человеческую правду. Разве вор не знает, что красть нехорошо? Разве насильник не ведает, что совершает преступление? Но его маленькая человеческая правда оправдывает его. Душа себя не судит. Сказано: возлюби ближнего как самого себя. Именно так! Ибо любит человек себя, как и всякая живая тварь. Любит, когда дышит, любит, когда ест и спит, когда говорит и плодится, когда лжет и завидует. Любовь делает его праведником. Говорю вам, все тут праведники. Не сыщешь грешника в этом мире! Все грешники уже себя убили, в живых только праведники! Но не смеют они этого сказать вслух и вдобавок становятся еще лицемерами. Я обнаруживаю лицемерие повсюду: в хвале Богу, в патриотизме, в скорби сыновей и в горе матерей. Огромные запасы святого лицемерия накопил этот мир, которые ему и за тысячу лет не истратить. Разве что каленым железом выжечь его? Не войти праведникам в Царство Небесное! Преисподняя - их родной дом. Один грешник дороже сотни этих праведников. Небо – для грешников!

Иисус значительно переводит дыхание и говорит:

– А теперь начнем наш суд. Пусть я буду первый, чтобы не было вам соблазна. Так вот. Много лет назад, когда я покинул родительский дом, я ушел за славой. Деньги не влекли меня, и власть не прельщала, но жизнь казалась мне напрасной, если она останется неизвестной миру. Великой славы я себе хотел. Вот мой суд самому себе: тщеславие.

Все молчат.

– Иуда?
– спрашивает он сидящего слева от него хромуна, задав тем самым порядок исповеданий по часовой стрелке.

Иуда отвечает коротко и сухо:

– Месть.

Иисус благодарит его кивком и переводит взгляд на следующего.

– Симон, ты можешь не участвовать в этом, - дружески говорит он кананиту.

– Спасибо, учитель. Я понимаю, что чужой среди вас. Но не хорошо мне будет слушать других и ничего не сказать о себе. Я не хотел бы в этом признаваться, но теперь признаюсь. Я завистлив и понимаю это. Конечно, я желаю Израилю свободы, но зелотом я еще стал и потому, что ненавижу всех этих хозяев страны, сытых и довольных.

– Хорошо, Симон. Твой суд остается с тобою.

Сидящий слева от него Матфей горько усмехается.

– Мне проще всех, учитель. Во мне нет страсти. Я не холоден и не горяч. До недавнего времени я думал, что это золотая середина, и ставил ее себе в заслугу. Но теперь понимаю, что лучше иметь в крови лед или пламень, чем теплую водицу.

– Так, Матфей!

Теперь очередь Петра. Он взмок от волнения. Его только что назначили первым, и ему нельзя осрамиться. Он готов возвести на себя напраслину, лишь бы не утаить правду и не стать ко всему прочему лицемером.

– Я глупый. Я гордый.

Ему приходят на память все упреки Циллы.

– Я бесчувственный. Самодовольный. Но я не лицемерный. Мне кажется, - добавляет он и вопросительно смотрит на Иисуса, пытаясь прочесть на его лице оценку своей искренности.

Лицо Иисуса остается беспристрастным.

– Андрей?

– Я вспыльчивый. Я люблю выпить, поесть. Как это называется?

– Чревоугодие, - подсказывает Матфей.

– Вот! Чревоугодие. И я тоже глупый,

раз брат так сказал про себя.

– Хорошо, Андрей.

Круг признаний доходит до Иакова.

– Я бережливый. Так учили меня с детства. Это плохо - быть бережливым, учитель?
– осторожно спрашивает он.

– Ты решай.

Иаков, сын Зеведея левита, вздыхает:

– Мой грех скупость. Я дорожу деньгами. Мне жалко их терять. Кажется, это называется сребролюбием.

Настает черед Иоанна. Ему все еще кажется, что это игра, но Иисус смотрит на него совершенно серьезно. Нужно отвечать искренне. И тогда он приходит в ужас от своих юношеских фантазий. Чего он только не желал себе: неслыханного богатства, царской власти, пророческой славы, женского обожания, чародейской силы и всемирной любви. Как признаться в этом? Но ведь мечты - не настоящие пороки. Они только глупые мечты.

– Я люблю себя и хочу, чтобы меня все полюбили. Что мне делать, учитель?

– Разлюбить себя.

Юноша поникает головой. Сколько мучений доставляет ему эта страсть к людским симпатиям! Сколько суматохи и огорчений от желания всем угодить! Но как жить без любви? Стать камнем среди камней? Это невыносимая жизнь!

– Это был ваш собственный суд, - заключительно произносит Иисус.
– Вам и жить с ним. Я вам не судья.

По его спокойному лицу невозможно понять, понравились ли ему их ответы. Экзамен, результаты которого остаются неизвестны, томителен вдвойне. Иоанн выражает общее желание, когда спрашивает:

– Учитель, ты доволен нашими ответами?

И тут Иисус начинает сердиться.

– Вы опять не слушаете меня! Я вам не судья! Скажи: я свят,- и я приму. Скажи: я исчадие ада,- и я не отвергну. Скажи: я червь,- и я соглашусь. Скажи: я бог,- и я промолчу. Вы судимы единственным для человека судом - своим собственным. А до той поры всякий человек праведник. Не войти праведнику в Царство Небесное. Только смерть освободит его. Но если хотите раньше смерти быть там, то покайтесь и станьте грешниками, чтобы было вам от чего освобождаться. Я не могу дать вам свободу. Свобода - внутри вас. Я сказал вам перед этим, что есть среди вас и дьявол. Не един мир, не един и дьявол. Но у каждого свой. Когда умрет твой мир, умрет и дьявол в нем. Но до той поры это - ваша битва. Поэтому всякий победивший себя, побеждает мир. Я победил свой, но не могу победить ваш. Разве что убив его вместе с вами? Но я не хочу этого. Я заставил вас голодать, но не заставлю умирать. К этому вы должны придти сами.

Иоанн начинает сконфуженно оправдываться:

– Учитель, я не хотел сердить тебя. Я лишь спросил, не было ли в нас лицемерия. Были ли наши грехи искренними или искать еще?

– Искренность! – опять сердится Иисус.- Искренность - это бездна. Когда задумываешься, что значит быть искренним, то не находишь дна этому. Человек не лжет специально. Он говорит как думает, а думает как ему удобно. Никто не лжет! Чтобы скрыть, надо иметь, чтобы солгать, надо знать истину. Разве человек знает истину? Как же ему лгать, ели он не знает истины? Как быть ему искренним, если он искренен всегда, как и всякий зверь на земле? В бесстыдстве его искренность, в невежестве его правда, в нераскаянности его праведность. От чего войны, от чего вражда, от чего грызня людская? Все мерзости мира от того, что каждый в нем прав. И нет виновных! А я говорю: виноваты все. И если бы состоялся страшный суд, о котором говорят фарисеи, то Царство Небесное осталось бы пустым. А чтобы вам войти туда, не будьте правыми и праведными. Прощайте ненавидящих вас, благословляйте обирающих вас, а поведут убивать - примите с радостью. Человек обеими ногами врос в землю и некогда ему смотреть вверх. А вы смотрите вверх, идите за теми, кто выше вас, и отрывайте свои ноги от земли, чтобы ходить вам по воде и вознестись над миром. Мне не нужны те, кто смотрят на меня снизу вверх и говорят “учитель, учитель”. Мне нужны сыны Неба! Лишь тому, кто стоит у подножия горы, хочется возвыситься. Поднявшийся в гору остается в одиночестве. Так станьте же сынами Неба!