Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого
Шрифт:
Она казалась охваченной какой-то истерической страстностью, и я, испуганный и встревоженный, бросился к ней и схватил ее за руки.
– Сибилла, Сибилла! Ради бога, замолчите! Вы измучены усталостью и волнением, вы не знаете, что вы говорите. Дорогая, за кого вы меня принимаете? Откуда вам пришли в голову глупости о купле и продаже? Вы знаете, что я люблю вас; я не делал из этого тайны, вы это должны были читать на моем лице, а если я не решался вам об этом сказать, так только из страха, что вы оттолкнете меня. Вы слишком добры ко мне, Сибилла. Я недостоин получить вашу красоту и невинность. Моя дорогая, любимая, успокойтесь! – Пока я говорил, она прильнула ко мне, как внезапно пойманная птица. – Что иное могу я вам сказать, кроме того, что я обожаю вас всеми силами моей души, что я люблю вас так глубоко, что даже страшусь думать об этом! Это страсть, которую я не могу побороть, Сибилла, я люблю вас слишком сильно, слишком безумно!
Я задрожал и замолк. Ее нежные руки на моей груди лишали меня самообладания. Я целовал струящиеся волны ее волос. Она подняла
– Что вы чувствовали? – спросила она.
– Когда, Сибилла?
– Только что, когда целовали меня?
– Все небесные радости и адские муки в одно время! – сказал я.
Она поглядела на меня с задумчивым и нахмуренным видом.
– Странно! Знаете ли, что чувствовала я?
Я покачал головой, улыбаясь и прижимая к губам нежную маленькую руку, которую держал в своей.
– Ничего! – сказала она с безнадежным жестом. – Уверяю вас, абсолютно ничего! Я не могу чувствовать. Я одна из этих ваших современных женщин: я могу только думать и анализировать.
– Думайте и анализируйте сколько хотите, моя королева, – ответил я шутливо. – Если только вы будете думать, вы можете быть счастливы со мной. Это все, чего я желаю.
– Будете ли вы счастливы со мной? Подождите, не отвечайте, пока я не скажу вам, какова я на самом деле. Вы совершенно во мне ошибаетесь.
Она помолчала несколько минут; я в страхе следил за ней.
– Это всегда было моим предназначением, – медленно сказала она наконец, – сделаться собственностью богатого человека. Многие мужчины намеревались купить меня, но они не могли заплатить ту цену, которую назначил мой отец. Пожалуйста, не смотрите так удрученно! То, что я говорю, совершенная правда и вполне обыкновенно. Все женщины высших классов продаются теперь в Англии, как черкешенки на невольничьем рынке. Я вижу, вы хотите протестовать и уверить меня в своей преданности, но в этом нет нужды. Я уверена, что вы любите меня, насколько может любить мужчина, и мне этого довольно. Но, в сущности, вы не знаете меня: вас привлекает мое лицо, мое тело, вы восхищаетесь моей молодостью и невинностью. Но я не молода; я стара сердцем и чувствами. Я была молодой недолго в Уиллоусмире, когда жила среди цветов и птиц и всех невинных и искренних обитателей полей и лесов, но достаточно было одного сезона в городе, чтобы убить во мне молодость. Один сезон обедов и балов и чтения модных романов! Вы написали книгу, поэтому должны знать об обязанностях автора – о серьезной ответственности писателей, когда они выпускают в свет книги, полные вредных и ядовитых внушений, оскверняющие умы, которые до той поры были чисты и безмятежны. Ваша книга имеет благородную основу, и этим она мне нравится. Она хорошо написана, но, читая ее, я вынесла впечатление, что мысли, которые вы пытались внушить другим, были не совсем искренними и поэтому вы не достигли того, чего хотели.
– Вы правы, – сказал я с мукой унижения, – в литературном отношении книга не заслуживает внимания. Она только гвоздь сезона!
– Во всяком случае, – продолжала она, и ее глаза потемнели от напряженности чувств, – вы не осквернили пера низостью, свойственной многим авторам в наше время. Как вы думаете, может ли девушка, читая книги, которые теперь свободно печатаются и которые ей рекомендуют ее глупые знакомые, «потому что они так ужасно забавны», остаться неиспорченной и невинной? Книги, подробно описывающие жизнь отверженных? Объясняющие и анализирующие тайные пороки людей? Защищающие, почти как священный долг, «свободную любовь» и повсеместную полигамию? Книги, без стыда знакомящие добродетельных жен и чистых девушек с героиней, смело ищущей мужчину, все равно какого, чтоб только родить от него ребенка без того, чтобы «унизиться», выйдя за него замуж? Я прочла все эти книги, и чего же вы можете ожидать от меня? Не невинности, безусловно! Я презираю мужчин, я презираю свой пол, я ненавижу себя за то, что я женщина! Вас удивляет мое фанатичное поклонение Мэвис Клер? Это только потому, что ее книги на время возвращают мне самоуважение и позволяют увидеть человечество в лучшем свете, – потому что она, хоть на один час, возрождает во мне слабую веру в Бога, и мой дух освежается и очищается. Все равно, вы не должны смотреть на меня как на невинную молодую девушку, Джеффри, которую воспевали и идеализировали поэты: я – испорченное существо, выращенное на шаткой морали и развращающей литературе моего времени.
Я смотрел на нее в молчании, удрученный, ошеломленный, с таким чувством, как будто бы нечто бесконечно чистое и драгоценное превратилось в пыль у моих ног. Она встала и начала ходить взад и вперед по комнате с медлительной, однако полной бешенства грацией, напоминая мне, против воли и желания, движения хищного животного.
– Вы не должны обманываться во мне, – произнесла она после небольшой паузы, мрачно глядя на меня. – Если вы женитесь на мне, вы должны это сделать вполне сознательно, потому что с таким богатством, как у вас, вы, конечно, можете жениться на любой женщине. Я не говорю, что вы найдете девушку лучше меня, во всяком случае в моем
Она замолчала. Я глядел на нее со странным чувством обожания и разочарования, как варвар мог бы смотреть на идола, которого он все еще любит, но в которого больше не верит как в божество. Хотя то, что она говорила, нисколько не противоречило моим теориям – как же я мог жаловаться? Я не верил в Бога; мог ли я сожалеть, что она разделяла мое неверие? Я невольно хватался за старомодную идею, что вера должна быть священным долгом в женщине; я не был в состоянии объяснить причину такого суждения, разве только что это была романтическая мечта о доброй женщине, которая будет молиться за того, у кого нет ни времени, ни желания молиться за себя. Между тем было ясно, что Сибилла слишком «современна» для соблюдения таких обрядов, она никогда не станет за меня молиться и, если у нас родятся дети, никогда не научит их тому, чтобы их первым воззванием к Небу была молитва за нее или меня. Я подавил легкий вздох и собрался было заговорить, но она подошла и положила руки мне на плечи.
– У вас печальный вид, Джеффри, – произнесла она ласковым тоном. – Утешьтесь, еще не слишком поздно изменить ваше намерение.
Я встретил вопросительный взгляд ее прекрасных, лучезарных глаз, чистых и ясных, как сам свет.
– Я никогда не изменю своего намерения, Сибилла, – ответил я. – Я вас люблю, я вечно буду любить вас, но я не хочу, чтоб вы себя так немилосердно анализировали… У вас такие странные идеи…
– Вы находите их странными? – сказала она. – В эти-то дни «новых» женщин! А я нахожу, что благодаря газетам, журналам и декадентским романам я во всех отношениях готова стать женой! – и она горько рассмеялась. – Ничего нет в этой роли неизвестного для меня, хотя мне еще нет двадцати. Я уже давно готовилась быть проданной по самой высокой цене, и те смутные представления о любви, о любви идеалистов и поэтов, которые я имела, когда была мечтательным ребенком в Уиллоусмире, исчезли и рассеялись. Идеальная любовь умерла, и хуже чем умерла – вышла из моды. После заботливых наставлений о том, что все ничтожно, кроме денег, едва ли вас может удивлять, что я говорю о себе как о предмете торговли. Брак для меня – торговая сделка, так как вы сами хорошо знаете, что, как бы вы ни любили меня или я вас, мой отец никогда бы не позволил мне выйти за вас замуж, если б вы не были богаты и богаче большинства людей. И я прошу вас, не ожидайте свежего и доверчивого чувства от женщины с извращенным сердцем и душой, как у меня!
– Сибилла, – сказал я горячо, – вы клевещете на себя! Я убежден, что вы клевещете на себя! Вы одна из тех, что живут в мире, но сами не от мира сего. Ваша душа слишком открыта и чиста, чтобы запачкаться даже от соприкосновения с грязью. Я не поверю ничему, что вы говорите против своей нежной и благородной натуры; и я вас очень прошу, Сибилла, не огорчайте меня постоянным упоминанием о моем богатстве, или я стану смотреть на него как на проклятие. Будь я беден, я бы вас так же любил.
– О, вы могли бы любить меня, – перебила она меня со странной улыбкой, – но вы не посмели бы сказать мне это.
Я молчал. Вдруг она засмеялась и ласково обвила руками мою шею.
– Итак, Джеффри, – сказала она, – я кончила свою исповедь. Мой ибсенизм или какой-нибудь другой «изм» повлиял на меня, но нам нет нужды тревожиться о нем. Я сказала все, что было у меня на душе, я сказала правду, что сердцем я не молода. Но я не хуже, чем другие люди моего «круга». Я вам нравлюсь, ведь так?
– Мою любовь к вам нельзя выразить так просто, Сибилла! – ответил я несколько скорбно.
– Все равно, я предпочитаю выражать ее так, – продолжала она. – Я в вашем вкусе, и вы хотите жениться на мне. Итак, я прошу вас пойти к моему отцу и поскорее купить меня, заключить торговую сделку. И когда вы купите меня… Не смотрите так трагично! – и она снова засмеялась. – И когда вы заплатите священнику, и заплатите подругам невесты браслетами или брошками с монограммами, и заплатите гостям свадебным тортом и шампанским, заплатите всем, даже последнему человеку, который закроет дверцы свадебной кареты, – увезете ли вы меня далеко-далеко от этого места, из этого дома, где лицо моей матери преследует меня как привидение среди мрака, где я измучена ужасами и днем и ночью, где я слышу такие странные звуки и где мне снятся такие страшные сны?.. – Она вдруг замолчала и спрятала лицо на моей груди. – О да, Джеффри, увезите меня отсюда поскорей! Уедем навсегда из этого ненавистного Лондона и будем жить в Уиллоусмире. Я найду там былые радости и счастливые прошедшие дни.