Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого

Корелли Мария

– Прислушайтесь, Джеффри! – сказал он. – Прислушайтесь к безмолвию земли, когда поет жаворонок! Замечали ли вы когда-нибудь то восприимчивое состояние природы, в котором она ожидает божественных звуков?

Я ничего не ответил. Окружающая нас тишина действительно производила сильное впечатление. Дрозд перестал щебетать, и только чистый голос жаворонка звенел над нами, нарушая безмолвие лугов.

– На Небе, каким изображают его церковники, – задумчиво продолжал Лючио, – нет птиц. На нем только тщеславные человеческие души, неустанно выкрикивающие: «Аллилуйя!» Там нет ни цветов, ни деревьев – только «золотые улицы». Какое убогое, варварское представление! Как будто мир, в котором обитает Божество, не заключает в себе красоты и чудес всех

миров! Даже эта маленькая планета прекраснее, чем Небо, каким его рисует Церковь, – но только те ее части, где нет человека. Я протестую, я всегда протестовал против создания человека!

Я засмеялся.

– Значит, вы протестуете против собственного существования, – сказал я.

Его глаза медленно потемнели – теперь в них была мрачная задумчивая чернота.

– Когда море ревет и бьется в гневе о берег, оно требует своей добычи – человека! Оно силится смыть с поверхности планеты ничтожное насекомое, нарушающее ее покой! Иногда ему удается утопить это зловредное существо с помощью своего единомышленника ветра! Когда спустя секунду после молнии грохочет гром, не кажется ли вам, что даже облака ведут священную войну? Войну против единственной ошибки, допущенной Богом, – создания человечества! Не замечаете ли вы их усилий стереть его с лица Вселенной, как удаляют неудачное выражение из в остальном безупречной поэмы? Например, вы и я, не служим ли мы сегодня единственным диссонансом в этой лесной гармонии? Мы не слишком благодарны за эту жизнь – мы, конечно, недовольны ею; у нас нет невинности птицы или цветка. У нас больше знаний, вы скажете, но можем ли мы быть в этом уверены? Наша мудрость пришла к нам от дьявола, согласно легенде о древе познания, плод которого учил и добру и злу, но, по-видимому, до сих пор побуждает человека скорее к злу, чем к добру, и кроме того, делает его надменным, так как его не покидает мысль, что в будущем он будет бессмертен, как Бог. Могущественные Небеса! Какая несоразмерно великая судьба для недостойной песчинки, для ничтожного атома!

– Но я не верю в бессмертие, – сказал я, – я вам об этом часто говорил. Мне достаточно и этой жизни, я не желаю и не жду другой.

– Да, но если б была другая! – и Лючио устремил на меня пристальный, испытующий взгляд. – И если б, не спрашивая вашего мнения, вас сразу бы погрузили в состояние ужасного осознания, которого б вы совсем не желали…

– Ну, будет, – прервал я его нетерпеливо, – не стоит толковать о теориях! Я счастлив сегодня! На сердце у меня так же легко, как у пташки, распевающей под небесами; я в самом лучшем расположении духа и не мог бы сказать недоброго слова злейшему врагу.

Он улыбнулся.

– Вы в таком настроении? – И он взял меня за руку. – Значит, незачем ждать лучшего случая, чтобы показать вам этот очаровательный уголок мира.

И, пройдя еще немного, он быстро свернул на узкую дорожку, ведущую от нашей тропинки, и мы очутились перед красивым старым коттеджем, утопавшим в молодой весенней зелени и окруженным высокой оградой из шиповника и боярышника.

– Держите себя в руках, Джеффри, и сохраняйте доброе расположение духа! Здесь живет женщина, имя и слава которой не дают вам покоя, – Мэвис Клер.

XIX

Кровь бросилась мне в лицо, и я сразу же остановился.

– Пойдемте назад!

– Зачем?

– Затем, что я не знаю мисс Клер и не желаю ее знать. Женщины-литераторы вызывают во мне отвращение: они все становятся в какой-то степени бесполыми.

– Вы, я полагаю, говорите о «новых» женщинах, но вы льстите им: они никогда не имели пола; занимающиеся самоунижением создания, которые изображают своих вымышленных героинь, утопающих в грязи, и свободно пишут о предметах, которые мужчина постеснялся бы назвать, эти создания – действительно неестественные выродки и не имеют пола. Мэвис Клер не принадлежит к их числу: она – «старомодная» молодая женщина. Мадемуазель Дерино, танцовщица, – «бесполая», но вы в этом ее не упрекали. Напротив, показали, как

цените ее таланты, истратив на нее значительную сумму.

– Это неудачное сравнение, – горячо возразил я, – мадемуазель Дерино какое-то время забавляла меня.

– И не была вашей соперницей в искусстве! – проговорил Лючио с недоброй улыбкой. – Лично я смотрю на это так, что женщина, показывающая силу ума, более достойна уважения, чем женщина, показывающая силу своих ног. Но мужчины всегда предпочитают ноги – совершенно так же, как они предпочитают Богу дьявола. Я думаю, что, поскольку у нас есть время, не лишним будет взглянуть на гения.

– Гения! – повторил я презрительно.

– Ну, тогда на вздорную женщину, – засмеялся он. – Без сомнения, она окажется не менее забавной в своем роде, чем мадемуазель Дерино. Я позвоню и спрошу, дома ли она.

Он подошел к калитке, укрытой вьющимися растениями, а я остался стоять, угрюмый и оскорбленный, решив не идти с ним в дом, если он будет принят. Вдруг раздался взрыв мелодичного смеха и звонкий голос воскликнул:

– О, Трикси! Гадкий мальчик! Отнеси его сейчас же назад и извинись.

Лючио заглянул через изгородь и энергично поманил меня.

– Вот она! – шепнул он. – Вот этот унылый, угрюмый, свирепый синий чулок – там на лужайке. Клянусь небом, она способна привести в ужас мужчину и миллионера!

Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел девушку со светлыми волосами в белом платье, сидящую на низком плетеном стуле с крошечным йоркширским терьером на коленях. Песик ревниво оберегал большой сухарь, почти такой же, как он сам, а на небольшом расстоянии лежал великолепный сенбернар, помахивая пушистым хвостом, со всеми признаками удовольствия и хорошего расположения духа. Ситуация была ясна с первого взгляда: маленькая собачка отняла сухарь у своего огромного товарища и отнесла его своей хозяйке – эту собачью шутку, по-видимому, поняли и оценили все ее участники. Наблюдая за маленькой группой, я не мог поверить, что та, которую я видел, была Мэвис Клер. Эта маленькая головка никак не могла предназначаться для бессмертных лавров – скорее для розового венка (нежного и тленного), надетого рукой возлюбленного. Могло ли это женственное создание, на которое я сейчас смотрел, иметь столько интеллектуальной силы, чтобы написать «Несогласие», книгу, которой я втайне восторгался, но которую анонимно пытался уничтожить. Женщину, создавшую это произведение, я представлял себе физически сильной, с грубыми чертами и резкими манерами. Эта же воздушная бабочка, играющая с собачкой, никак не походила на синий чулок, и я сказал Лючио:

– Не может быть, чтобы это была мисс Клер, – скорее всего, гостья или секретарь. Романистка должна выглядеть совсем не так, как эта легкомысленная молодая особа в белом платье, наверняка присланном из Парижа, не думающая ни о чем, кроме развлечений.

– Трикси! – опять раздался звонкий голос. – Отнеси печенье назад и извинись!

Крошечный йорк с невинным видом оглянулся, словно, занятый своими мыслями, не совсем понял значения фразы.

– Трикси! – Голос сделался более требовательным. – Отнеси печенье назад и извинись!

С комичным выражением покорности Трикси схватил огромный сухарь и, держа его в зубах с величайшей осторожностью, спрыгнул с колен своей хозяйки и, проворно подбежав к сенбернару, который продолжал махать хвостом и улыбаться настолько очевидно, насколько могут улыбаться собаки, возвратил похищенное добро с коротким тявканьем, как бы говоря: «На! Возьми!»

Сенбернар поднялся во весь свой величественный рост и фыркнул сначала на бисквит, затем на своего маленького друга, по-видимому, сомневаясь, что было бисквитом, а что – песиком, и, улегшись, снова принялся с удовольствием жевать, в то время как Трикси с яростным восторженным тявканьем принялся кружить вокруг него точно безумный. Эта собачья комедия все еще продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди и, подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась аккуратная горничная.