Скорбящая вдова
Шрифт:
Она не раз являлась, когда молился за нее и имя рек, а тут не звал, не поминал — сама пришла, соткалась из тумана: одежды черны, чело, уста под платом, в дланях четки. Ужели примерла?!..
Перекрестился, замер, а она поближе подошла и поклонилась — смирение в очах.
— Христос воскресе…
— Воистину…
— Здоров ли, отче Аввакум?
— Молитвами твоими…
— А что ж огонь в очах? Ну, словно лихорадка…
— Огонь сей — суть творенье. Как ты жива? И ладо ль все?
— Я боле не жива.
— Ох, Господи! Спаси
— Уж год тому…
— Но слух был, сына женишь! В Филиппов пост монашек приходил…
— Да нет, скончалась я, по слову твоему.
— По слову?! — распоп аж подскочил — колода спала. — Что рещешь ты, жена? Ужель я мог?.. Отец духовный?.. Дщерь свою?.. Благословить на смерть?
— А помнишь, Аввакум, в Боровске яму? — она в глаза ему взглянула, и стало страшно. — Благословление просила взамуж — ты отказал. Что ты изрек тогда? Одежды черны?
— О, Господи, прости… В сей час, егда ты умерла, могу поведать правду. Се от любви сказал! Не знала ты, как я любил тебя и ныне сны грешные с тобой… Помысли же сама, как мог я слово дать? Благословить на брак?..
— Уймись, отец духовный. Постриг я приняла и имя Феодора. Скорбящая вдова суть, умерла.
Он сел со вздохом облегченья.
— Ох, Пресвятая!.. Постриг! Ты приняла сан иноческий?
— Покуда тайный…
— Во славу Господа! Ох, радость-то какая!.. Ох, напугала — страсть! Коль сразу бы сказала!.. Добро, добро… А имя как?
— Мне Феодора имя.
— Как есть, святая! Коль старец Епифаний благословит, весь православный мир тебя узнает. Я житие стану писать!
— Грешна я, недостойна…
— Воистину святая! Но что же так мрачна? След веселиться, за Христом идешь! И слышно, сына женишь! Иль врет молва?
— Женила сына…
— Кого же взял?
— С боярином Смоленским породнились…
— Да он же троеперстник!
— Любовь персты слагает так, как ей угодно.
— Не ждал сего, — загоревал распоп. — Чтоб сохранить имение и с сатаной бы породнилась! А мне Иван духовный сын! Меня спросила, на ком женить?
— А коль спросила, вовек бы не женила.
— Чего же заспешила? Могла и обождать, уж больно молод.
— Пора служить, он стольник государев.
— Бояре, — заворчал распоп. — Антихристу служить готовы, лишь бы служить… Ох, ваши нравы!
— Ну, будет, не ругайся. Оставь бояр и нравы. Не спорить я пришла — спросить совета…
— Постой-ка дочь, а царь?.. Послушал ли меня? Отрекся от невесты?
— Вчера женился государь. Нарышкина Наталья царица ныне, а Кирилл…
— Увы, увы мне, грешному — не удержал! — он вдруг заплакал. — Погибель будет государству! За что же, Господи, Россию Ты отдал на мученья? Отродье в жены взял!.. А ты была на свадьбе?
— Звана была, да не пошла.
— Се верно, дочь моя! Тебе на свадьбах не плясать!.. И что Тишайший?
— Обиду затаил, несдобровать… Сегодня поутру боярина прислал, чтоб вразумил. А сей боярин Троекуров про свадьбу не пытал. Спросил
— Постой! Боярин Вячеславов?.. Тебе наследство?
— Я тайно обвенчалась с ним. Се был муж мой пред Господом…
— Ты — обвенчалась?!.
— Против тебя пошла… И ныне мыслю, не потому ль сгубила и брак, и князя, а вкупе и себя? Казнен он был царем, четвертовали. В тот миг я с ним скончалась…
— Ты мне не дочь духовная! Суть, ведьма ты! Анафема тебе!
— Не отрекайся, Аввакум, не проклинай. Совет мне нужен. Ведь ты же думаешь о том, за что России муки? Я помогу тебе…
— Изыди вон! Прочь, прочь от меня, антихристова дочь!
И видно, громко закричал, поскольку Лазарь замычал и старец Епифаний пробудился.
— Что, брат, шумишь?
На миг лишь взор отвел, а глядь — уж нет боярыни! Лишь четки брошены у ног да вроде в тленный дух… Распоп перекрестился.
— Вдова привиделась… Должно, заснул.
— Вдова — к добру, — не сразу отозвался старец. — Но ежли в черном — к смерти.
— Суть, в черном и была!
— Ну что, брат Аввакум, след поспешать. На чем остановился?
— Да гложут меня думы… Кто мучает Россию и за грехи какие?
Ответа подождал, но старец древний беззубым ртом пошамкал и вновь уснул. Распоп склонился, чтоб четки подобрать, и токмо взял, как в тот же час познал миг откровения. Промолвил вслух:
— Молился Богу сатана и вымолил Россию для мучений.
Схватил перо, к бумаге прикоснулся, да устрашился вдруг:
— Ужели я сие изрек?..
21.
Вкупе с Приданым он утратил все — покой и сон, свой тихий нрав, намеренье жениться и даже страсть молиться в алтарях. Знобливый гнев, подобно мразу, сковал его, заледенил уста, и отогреть сей холод способно было лишь вести о возвращении Приданого. Князья, бояре, коим доверял, по землям рыскали отай, пытали всех причастных, а иерархи свой рядили ряд в обителях, пустынях и ставропигиальных монастырях, стрелецкие разъезды копытили дороги во все концы, чинили обыски в обозах, ладьях и стругах, и кораблях морских — все тщетно! Нет Истины! А речь боярина, суть, вора, казнокрада, стоит в ушах:
— Отныне ты не царь — великий князь. Не по достоинству тебе держава, скипетер. От благочестья древлего отрекся и Истину утратил…
И глас сей вражий, огню подобно, разум пепелил и чувства, но хладен гнев был! Царь и не мыслил казнить его, поелику боярин ведал, где Истина. Когда его пытали, царь сдерживал князей, чтоб не нанесли вреда большого, чтобы не умер, а минет время — год иль два, иль более того, глядишь, и притомится, сам выдаст, что похитил. Однако ежечасно придворная молва слух будоражила и душу: