Скорость

Рыбин Анатолий Гаврилович

— Как это зачем?

— Так! Вот и не нужно. Спали бы себе.

— Конечно, начальник сидит в депо. У него дела. А секретарь парторганизации лицо безответственное. Так по-вашему?

— Да нет… А вы как узнали, что я в депо?

Елена Гавриловна растерялась. Еще не хватало признаться, что она по ночам прислушивается к его шагам на лестнице.

— Вы наверно звонили сюда? — снова задал вопрос Алтунин.

И Елена Гавриловна ухватилась было за него, как за спасательный круг.

— Да, да, я… —

но тут же поправилась: — То есть ко мне заходила Наташа. Вовик плакал. Я посидела немного, и он уснул.

Она вздохнула. Ее строгие и холодноватые глаза были сейчас мягкими и ласковыми. Такими Алтунин еще их никогда не видел. И ему стало неловко за резкие слова, которые сказал когда-то этой все же очень заботливой женщине.

Но Елена Гавриловна не уловила настроения собеседника. Ей казалось, что он снова недоволен ее «семейной опекой». А главное, смущал ее этот вопрос: «Зачем вы пришли?» Странно. Ну как же не прийти, если в депо суматоха с паровозами. Надо же помочь в чем-то. Не сидеть же сложа руки и ждать грозных приказов.

— Так что же нам все-таки делать, Прохор Никитич? — строго спросила Чибис. В голосе зазвучали обычные грубоватые нотки. — Нас бьют, мы терпим. Опять бьют, опять терпим. До каких пор?

Алтунин молчал. Он сожалел, что так быстро изменилось выражение лица и голос Елены Гавриловны.

— Вам, конечно, больше достается. Я понимаю. С одной стороны, Кирюхин, с другой, Сахаров. Не успеваете отбиваться.

— А почему вы решили, что отбиваюсь именно я? — удивился Алтунин. — Этак вы меня скоро побитым объявите.

— Зачем шутить, Прохор Никитич, — обиделась Чибис. — Ведь сами понимаете… тяжело в такой обстановке. Кирюхин только и ждет удобного случая. Скажу откровенно, я молчать не буду. Я в горком пойду.

«Вот, вот, — возмутился мысленно Алтунин, — еще не хватало, чтобы Чибис меня защищала».

— Знаете что, — сказал он, прислушиваясь, как за толстой каменной стеной бушевал буран. — Нужно сходить к поворотному кругу. Там люди умаялись наверно.

— Да, да, — сказала Елена Гавриловна и, не зная, хочет того Прохор Никитич или нет, пошла за ним следом.

За воротами на подъездных путях было сплошное белое месиво. Люди грузили снег на платформы. В котловане поворотного круга работало человек десять. Их шевелящиеся фигуры при свете мощных прожекторов то вырисовывались, то исчезали. Зайдя с подветренной стороны, Алтунин крикнул:

— Эй, как там?

— Деремся, как положено, — послышалось из котлована. — Только покурить охота. Смену, что ли, бы организовали.

— Смены нет, — сказал Алтунин. — Двоих можем пока отпустить. Давайте лопаты!

Он прыгнул вниз и подал руку Елене Гавриловне. Буран бушевал теперь наверху. Но гул и свист его как будто усилились. И холодная белая масса валила сюда непрерывно. Елене Гавриловне

в первые минуты показалось, что весь снег, который люди выбрасывали из котлована, ветер тут же подхватывал и валил обратно. Она даже крикнула с сердцем:

— Кто там наверху! Не зевайте!

Только голос ее не вырвался из котлована, а потух сразу же, подавленный снежной массой.

Алтунин работал с ней рядом, широко и ловко размахивая лопатой. А Елена Гавриловна не могла так работать. У нее быстро уставали руки. К тому же мешала движениям шуба. Но мысль о том, что рядом Прохор Никитич, что теперь он не спросит, зачем она пришла ночью в депо, ободрила ее.

Умаявшись, Елена Гавриловна поставила лопату и оперлась на нее. Алтунин увидел, сказал:

— Зря я наверно затащил вас в этот котел? Выбирайтесь! Обойдемся!

Она снова принялась за работу. И работала, не останавливаясь, потому что не хотела, чтобы он жалел ее. А Прохор Никитич все-таки жалел, старался прихватить снег, который накапливался возле нее. И даже несколько раз предлагал ей отдохнуть, не гнаться за мужчинами. А когда усталые, обожженные ветром, они вернулись в теплую комнату депо, он сказал чистосердечно:

— Так вы не сердитесь на меня за давешний разговор, пожалуйста. Не люблю защитников. И шума не люблю тоже. Честное слово.

Елена Гавриловна недоуменно пожала плечами.

— Не пойму я вас, Прохор Никитич. Сами деретесь, а меня какому-то смирению учите. Что же это?

Он достал из кармана папиросы, хотел закурить, но, вспомнив, что перед ним женщина, отложил их в сторону.

— Видите ли, — как бы заново начал беседу Алтунин, — отказ от защиты — это не призыв к смирению. Это, если хотите знать, стремление уберечь силы.

— А что значит «шума не люблю»? — продолжала допытываться Чибис. — Выходит, Сахаров отменил заседание бюро, а мое дело соглашаться, да?

— Зачем соглашаться. Стойте на своем, если считаете, что вы правы.

— Да, но заседание бюро все-таки отменено.

— Ну и пусть, а вы соберите коммунистов на беседу или просто для совета. А то и на летучке потолковать можно.

— Ах, вон что! — догадалась Чибис, и на лице ее появилась улыбка. — Я тоже об этом думала. Дело, конечно, не в форме.

Наступило молчание. Алтунин снова притянул к себе папиросы. Однако закуривать не решался. Он ждал, что, возможно, Елена Гавриловна кивнет ему, мол, хватит вам терпеть, дымите. Но тут в комнату вошел Сахаров. Откинул воротник, вытер платком лицо, спросил встревоженно:

— Что с паровозами?

Алтунин промолчал. Елена Гавриловна тоже не произнесла ни слова.

— А меня Кирюхин поднял с постели, — продолжал Сахаров. — Иди, говорит, срочно.

— Почему же вы у него не спросили, что с паровозами? — улыбнулся Алтунин.