Скрещение судеб
Шрифт:
Он боялся обнаружить перед сверстниками свое интеллектуальное превосходство и свою физическую слабость, при всей своей огромности он явно был не силен и вряд ли умел драться и дать как следует сдачу мальчишкам. Его сразу выдавали руки, маленькие, женские, неумелые руки, он был из тех, кто, вбивая гвоздь, обязательно должен был отбить себе пальцы, и рукопожатие у него было вялое, мягкое, и как-то очень это контрастировало с рукопожатием Марины Ивановны, с ее руками, сильными, привыкшими к любой черной работе.
Он всегда и всюду появлялся с Мариной Ивановной, и не только потому, что она не любила и боялась оставлять его одного дома, ей всегда казалось, что без нее с
Когда Мур бывал у нас без Марины Ивановны, мне казалось, что он вроде бы более естествен, и проще, и даже более воспитанно себя держит; так, например, во время одного из его посещений в нашу комнату вошел мой отец, Мур встал и не садился, пока не сел отец. Я не преминула сказать об этом Марине Ивановне, когда в очередной раз она жаловалась на Мура. Она нам часто жаловалась на него, должно быть, потому, что мы брали его под защиту и это не могло не доставлять ей удовольствия. Выслушав этот эпизод с моим отцом, она сказала:
— Не похоже! Когда приходит ко мне Мочалова или кто-нибудь из моих знакомых дам, он не отрывает носа от книги и не только не встает, но даже и не здоровается… За глаза он их зовет «ваши кикиморы». Впрочем, не сомневаюсь, что он все может, и все делает наоборот! Узнаю породу…
Октябрь. Казалось, в октябре жизнь Марины Ивановны как-то более или менее нормализуется: есть жилье, и не надо опасаться, что завтра она очутится на улице, деньги за комнату внесены за год вперед, контракт подписан на два года. Заканчивается работа над книгой, надежд, конечно, мало, что книга пойдет, но все же.
24 октября Марина Ивановна записала в тетради:
«Вот, составляю книгу, вставляю, проверяю, плачу деньги за перепечатку, опять правлю, и — почти уверена, что невозьмут, диву далась бы — если бы взяли. Ну — Я свое сделала, проявила полную добрую волю (послушалась) — я знаю, что стихи — хорошие и кому-то — нужные (может быть, даже — как хлеб).
Ну — не выйдет, буду переводить, зажму рот тем, которые говорят: — Почему Вы не пишете? — Потому что время — одно, и его мало, и писать себе в тетрадку — Luxe [73] . Потому что за переводы платят, а за свое — нет.
73
Роскошь ( фр.).
По крайней мере — постаралась».
Первого ноября книга сдана в редакцию, отвезена на угол Большого Черкасского и улицы 25 Октября, бывшей Никольской,
В октябре идут разговоры, что вот-вот должен состояться творческий вечер Цветаевой в клубе писателей, закрытый вечер, только для литераторов. Говорят, что даже вечер, может, устроят в дубовом зале, ибо в восьмой комнате на втором этаже (кажется, тогда она называлась гостиной, — там был камин, и стоял мраморный бюст Шота Руставели) мало места и всех желающих не разместить.
В октябре, а может, еще в сентябре — журналы всегда опаздывали — вышел 7–8 номер «Интернациональной литературы», где были впервые после возвращения Марины Ивановны в Россию напечатаны ее переводы на русский язык [74] .
Одни — оптимисты вроде Тарасенкова — видели в том, что имя Марины Ивановны появилось на страницах журнала, хорошее предзнаменование и верили, что это только начало и недалеко то время, когда начнут печатать и ее собственные стихи. Другие, наоборот, опасались, что как бы ее имя не привлекло внимания кого не следует и как бы не было ей от этого хуже…
74
В 1939 г. в N 10 журнала «Revue de Moscou» были опубликованы три стихотворения Лермонтова, переведенные М.И. на французский язык.
Опубликованы были переводы Елисаветы Багряны, Николы Ланкова, Людмила Стоянова — тех самых болгар, которых она начала переводить еще в Голицыно, а в последних номерах того же журнала «Интернациональная литература», в 11–12 номерам, будут помещены переводы с ляшского Ондры Лысогорского, целая подборка, включая и «Балладу о кривой хате», в которой описывалась смерть старухи, повесившейся на крюке:
— Простите, други, за сказ мой грубый, — Висит Калорка и скалит зубы…Это впоследствии даст повод для разговоров о том, что баллада была последним переводом Марины Ивановны, как бы предсказавшим ее собственную кончину. Но это все досужие вымыслы любителей выписывать сюжетные восьмерки. Баллада эта не была последним переводом Марины Ивановны, ей многое и многое еще предстоит перевести перед своим уходом и оставить нам блистательные образцы переводческой работы…
А пока набирается Лысогорский в журнале «Интернациональная литература», Марина Ивановна успевает еще в сентябре перевести и другое его стихотворение «Сон вагонов», и в сентябре же, как мы знаем, она срочно переводит немецкие песенки, которые приносит Николай Николаевич Вильмонт и которые, как и «Сон вагонов», как и многие, многие другие переводы, так и не будут напечатаны при ее жизни.
И тогда же, в сентябре, она возвращается к переводу «Плаванья» Бодлера; она начала этот перевод еще в июне, но в летние месяцы у нее не было времени всерьез работать. 31 августа она писала Меркурьевой: «Уже больше месяца не перевожу ничего, просто не притрагиваюсь к тетради: таможня, багаж, продажи, подарки (кому — что), беготня по объявлениям (дала четыре — и ничегоне вышло) — семья — переезд…» И только теперь на Покровском бульваре она снова возвращается к Бодлеру. И хотя в октябре она всецело занята составлением своей книги, а Бодлера «придется отложить», но все же она работает и над переводом, и в ноябре работает, и делает вариант за вариантом — 12 вариантов! Пока не добивается единственного мыслимого для нее варианта.