Скромное обаяние художника Яичкина
Шрифт:
– Буду, девочки, осваивать супружеское ложе, - заявила она, - на новом месте, как говорится, приснись километровая книга приходов-расходов с подробными описаниями и инвентарными номерами невесте, - и хлопнула дверью.
Мы с Катериной свили себе гнездо под огромным письменным столом Евгения Карловича и только собрались отходить ко сну, как от Пашки пришла смска, разумеется, латиницей, как он любит. «Razmestilis v kakom-to pansionate, 4uvstvuju sebja kak v otpuske, kormajt ot puza, vstal poranshe. O4en tebja lublu I sku4aju, ohranniky - prikolnie rebjata, no mobilnik sej4as otberut».
Птицей я полетела к бабуле, долго переводила
Бабуля заговорщицким тоном сообщила, что обнаружила у кровати Евгения Карловича коробку шоколадных конфет, Катерина в момент подобрела и слопала половину. Все это время мы пытались дозвониться до Пашки, чтобы он рассказал, как ему живется, как спалось, не обижают ли его охранники, хорошо ли он покушал, ну и еще тысячу важных вещей. Потом мы пытались дозвониться до Евгения Карловича, чтобы он объяснил смысл своего странного послания, но его и мобильник был уже отключен. Димке мы звонить не стали, во-первых, потому что Димка устроится с комфортом в любой пещере и ест он абсолютно все что угодно, а во-вторых, никакой ценной информацией про Яичкина он не обладает.
По своим комнатам расходились мы обожравшиеся шоколадных конфет, слегка успокоенные, но озадаченные. Эти, значит, сидят в каком-то пансионате, а мы тут головы кладем на алтарь служения великому искусству. Противно. Окинув ненавидящим взглядом стопку учетных тетрадей Евгения Карловича, мы с Катериной залезли под стол и моментально заснули.
Встали мы полвторого и выползли на кухню. Там восседала бабуля, замотанная в бордовый атласный халат Евгения Карловича, и с ненавистью читала мартовскую тетрадь. Рядом с ней валялась декабрьская тетрадь трехлетней давности. Судя по страдальческому бабулиному виду, и по тому, как тут было накурено, припадала к живительному источнику бухгалтерии Евгения Карловича она довольно долго.
– Бабуль, - робко начала я.
– Стой, - вскинула руку бабуля, - сейчас я дочитаю эту нудятину, выкину окурки, помою пепельницу и убью себя.
– Я вот думаю, - снова начала я, но бабуля остановила меня тем же жестом.
– Поначалу мне показалось, что забрезжил неясный проблеск надежды, - начала она задумчиво, - я наткнулась на упоминание о некоем Яикином. Я долго убеждала себя, что это не Яикин, а Яичкин в интерпретации евгюшиной каллиграфии, но ни фига.
– Марья Степановна, - робко начала Катерина, - не надо убивать себя.
– Ты думаешь?
– вскинула бровь бабуля.
– Вероятно ты права… Давайте, готовьте завтрак. Но для начала оцените, чем питается ваш дорогой Евгений Карлович.
Катерина распахнула гигантский холодильник, занимавший половину стерильной кухни моего дорогого нового дедушки, и драматически огласила весь список:
– Морковка, салат из морской капусты, обезжиренный йогурт, овощной сок, перепелиные яйца, оливковое масло, консервированные помидоры, нарезанные кусочками, базилик в вакуумной упаковке.
– Ну просто неприличный разгул здорового образа жизни, - выплюнула бабуля, - не хватает только сельдерея, они его обычно обожают.
– Кто?
– поинтересовалась я.
– Бегуны, - с отвращением буркнула бабуля и снова погрузилась в чтение.
Приложение № 14. Краткое описание бегунов в исполнении моей бабули
«Бегуны»,
Глава четырнадцатая, в которой Катерина готовит, а я делаю большое открытие (окончание)
По сравнению с прочими бегунами, Евгения Карловича извиняло лишь то, что здоровый образ жизни был у него в крови. Особенно тяжело было смотреть, как наш бравый старикан переносит похмелье. В тот момент, когда все со стонами пьют аспирин и безвольно валяются на диване, Евгений Карлович умудряется уже с утра сделать зарядку, принять контрастный душ, съесть апельсин, и пугает всех страдальцев отжиманиями в коридоре.
– Кстати, - проговорила Катерина, вывалив весь набор продуктов Евгения Карловича на разделочный стол, - сельдерей там тоже есть. Но, можно, я не буду его доставать? На редкость противно пахнет.
Никто не возражал. Мы с Катериной принялись варганить завтрак, а бабуля рассуждала вслух, задумчиво хрустя сухим зерновым хлебцем, обнаруженным нами с Катериной в кухонном шкафчике. Также там нашлись: коричневый рис, мюсли всех мастей и видов, овсянка, каша из четырех злаков, шесть видов зеленого чая, кофе в зернах («Я знала, что он не безнадежен!», - вскричала бабуля, и сникла, когда мы поставили перед ней фруктозу).
– Я думаю, не ошиблись ли мы с пониманием евгюшиного послания, - бормотала бабуля, - не мог он умышленно обречь нас на чтение этой мути. О Евгюше можно сказать все, что угодно, но в нем нет ни капли жестокости.
– Давайте рассуждать по новой, - пожала плечами я, потерянно ковыряясь в припасах Евгения Карловича, - 12-й аркан, три круга. Как это можно понять еще?
– Да отстань ты со своими картами Таро!
– вспылила бабуля, - я всегда учила тебя мыслить шире! Вот и давай. Евгюша скачет на одной ноге, закатывает глаза и беспорядочно машет руками. Что это может значить?
– Ему в ботинок попал камешек, - бодро выпалила Катерина, шарившая по шкафам в поисках сковороды.
– Ты гений, Катенька, - развеселилась бабуля, - почему бы и нет?
Катерина грохнула на плиту чудом найденную сковороду и они с бабулей принялись смеяться как ненормальные. Я возмущенно кромсала морковку. На меня не обращали никакого внимания и продолжали хохотать. Я подождала, пока смех сошел на нет, и вежливо проговорила:
– Я рада, что меня окружают такие веселые люди…