Сквозь миллион лет человечества. 2 том
Шрифт:
— Прекращай рассматривать меня. Вставай. Ну же, — поддал он руку, которую я оттолкнул, вставая. Его реакция была никакой: просто слегка нахмурился и отошёл.
— Спасибо, конечно, — выдохнул я, осматривая то, в чём одет. — Но зачем одел меня в… мою домашнюю одежду, времён житья в Федерации?.. — взяв некоторую часть ткани приподнял бордовый пиджак.
— Вестимо почему: чтоб тебе было комфортнее.
Я посмотрел на него как на недоумка.
— Не смотри на меня таким образом, Майкл. Прояви уважение.
Надоел.
—
— Сильно…
Несколько секунд тишины, в которых я, горбясь, лениво смотрю на ухмыляющегося деда.
— Ладно… — прошёл он несколько десятков футов в левую сторону от меня. Создал одиночное кресло и вульгарно лёг на него, поставив ноги на подлокотник. — Хотел поговорить с тобой, как “прекрасно воспитанный” внук с мудрым дедушкой, но… — посмотрел он на меня. — Ты ведь этого не хочешь.
— А знаешь. Валяй, — плюхнулся я пятой точкой на влажную поверхность. — Давай… поговорим.
Он улыбнулся.
— «Тихие воды глубоки». Слышал когда-нибудь эту поговорку?
— Никогда, — ответил я честно.
— Определённые черты характера в зависимости от ситуации, времени и местоположению могут являться неправдивыми, ложными. Так, например ты. Многие из твоих подчинённых видели тебя в качестве важного в их жизни человека. Тот же самый хранитель по имени Эрл — отличный тому пример.
Данная поговорка в действительности обладает каки-никаким здравым смыслом, который зачастую отсутствует в, подобного рода, неоспоримой бредятине.
— Не всегда всё, что на первый взгляд кажется истинной, является ею так таковой.
Я неохотно поднял голову.
— К чему это?
— К тому, что ты всё судишь по первому взгляду. Религии, идеологии, люди, история и многое другое. Ты просто не хочешь смотреть на всё это под другим углом. Мир не однобок. Наклонись, присмотрись и обдумай с чистого листа. Если бы люди всегда мыслили одинаково, то человечество не придумало как зажечь огонь, не сконструировало колесо, не разработало транзисторы и не вылетело из своей гравитационной колыбели.
Но для чего мне делать это? Всё же и так понятно. Религии — зло. Большинство идеологий несут бред и ахинею. Люди — сложные монстры, коими являюсь и я. Историю пишут победители. А сама ситуация, в которой пребываю, с ног до головы является либо предсмертным сном, либо я уже откинул разгрузку и теперь вынужден находиться с этим надоедливым существом, которое ещё является моим очень дальним предком, наедине до скончания времён.
Я тяжело выдохнул.
— Понял… что ты так запросто не отвяжешься… — поднял я взгляд на Вакууса. — Так что постараюсь ради… прогресса, относиться ко всему плохому немного терпимее.
— Даже к религии?
— Ага… К ней… Постараюсь… — слабо улыбнулся я.
— О, сейчас отправлю тебя, — протянул он правую руку, в ладони которой образовался крупнокалиберный револьвер.
— Круто…
Всё же я не мёртв…
Меня
***
Ко мне вернулось ощущение собственного пульса, сердцебиения. Дыхание слегка затруднено, но на последствия можно смело закрыть глаза. Потерянная конечность не вызывала у меня уже никаких чувств, хотя до этого я и не то что чтобы проявлял к этому какой-либо существенный интерес.
Нахожусь в машине, находящейся в движении. Отбрасываемые тени, быстро смещающие друг друга и наносящие некие удары по моим уставшим глазам, словно орали о том, что они от высоких елей. Сейчас скорее всего вечер. Пристёгнут аж двумя ремнями и повёрнут головой к левой задней двери, где за левым передним креслом переставляет передачи, судя по знакомым запаху и тенью, Уонка.
— Статхус… — слишком хрипло и сипло произнёс я, чувствуя, как с этим словом в горле образовалась целая безлюдная пустыня.
Послышался глухой стук об неизвестную педаль — машина резко остановилась, звеня покрышками с неприятным визгом шин, а вместе с тем и моё тело, не готовое к подобного рода перемене, ударилось об натянутые ремни… Это было неприятно.
Несколько других секунд я слышу, как тяжело дышит Уонка. Она вновь кладёт руку на руль и снимает машину с рычага, выезжая на обочину. Всё это время молчит, не решается что-либо спросить.
Глохнет двигатель, снимается ремень и открывается передняя водительская дверь. Она открывает левую заднюю дверь. Я вижу её обеспокоенное выражение лица, её открытый ротик, округлившиеся глаза и чёрные мешки под глазами. В видимой тишине, где лишь слышно её выровненное дыхание и течение реки, она одновременно со снятием ближайшего ремня неожиданно обхватывает меня за тело и приобнимает сзади, положив голову на моё левое плечо.
Мне, конечно, было невъебически больно в области рёбер, но понимая, что тем самым разрушу всю лицеприятную атмосферу, где меня обнимает мой любовный интерес, я как можно сильнее сглотнул, увлажнив горло, и спросил:
— Как ты?
— Я?.. — то ли от удивления, то ли от неверия спросила она озадачено. — Нормально. А ты?
— Ну… рёбра болят. Правой ноги совсем… — взглянул я на оную. — нет. Фантомная боль отсутствует. Ещё… — выдохнул я. — мне легко.
— На душе? — слегка ослабила она хватку.
— В сознании, — закончил я тему, стараясь ментально успокоиться находясь вот в таком вот положении. — Давай после этого просто ляжем спать?
— Вместе? — приподняв голову спросила она.
— Лучше не стоит. Мне необходимо спать прямо.
— Да, я понимаю, — как-то грустно Уонка тогда произнесла эти слова.
Как я узнал от неё немного позже, всё же по мне стреляла Женева, которая благонамеренно была убита Уонкой. Она-то и сломала мне четыре ребра, незначительно ударившиеся в лёгкие и почки, и она же и отстрелила мою ногу ниже колена каким-то помповым карабином.