Сквозь свинцовую вьюгу
Шрифт:
Андрей Лыков суконкой надраил свои ордена и теперь, любуясь в карманное зеркальце, самодовольно щурит васильковые глаза:
— Ну, чем не жених, братцы? Все в полном ажуре.
— Да еще звание какое у этого жениха! — в тон ему вторит
Лыков искоса посмотрел на него, зажегся было этой идеей, но, вспомнив свою недавнюю перепалку со старшиной, безнадежно махнул рукой:
— А ну их к лешему! Можно и без лычек.
Вместе с Лебедевым, кудрявым статным бойцом, они, тихонько напевая, пошли в село.
В дни передышки солдаты отоспались, помылись в бане, привели в порядок обмундирование, постриглись, побрились, и сейчас любо посмотреть на них — красивые, загорелые, справные. Они отдыхают, а я все думаю об одном и том же, о своем командирском престиже. Как выдержать ту грань, которая отделяет теплое, товарищеское отношение бойца к командиру от фамильярничания и панибратства?
Вот сколько ни бьюсь, а не могу вытравить в Андрее Лыкове эту черточку. Совсем недавно подошел он ко мне, похлопал по плечу и говорит: «Ну, как дела, Петрович? Все небось о школе, об учениках своих вспоминаешь?» Что, думаю, ответить ему? Оборвать — нельзя, слишком грубо выйдет. Подумает, что я вельможа, зазнайка. «Время сейчас такое, — говорю, — что больше об автомате надо думать, Андрей, а не о чем-либо другом». Смотрю: парень покраснел, пробормотал что-то и быстро отошел. Видимо, вспомнил, как несколько дней назад я пробрал его за невычищенный автомат.
Дивный вечер опускается на землю. Солнце скрылось за дальним океаном полей. Вокруг мягко разливались синие сумерки, и лишь узкая нежно-розовая каемка нависала над темнеющей степью. Где-то вспыхнула и поплыла над селом знакомая мелодия солдатской песни:
Вспомню я пехоту, И родную роту, И тебя за то, Что дал мне закурить.Недавно из госпиталя вернулся Давыдин. Устроившись в хате, где разместились разведчики, он первым делом по-хозяйски обошел двор, починил обвалившийся плетень, сделал черенок для лопаты, чем несказанно обрадовал старушку-хозяйку.
Сидя на пороге, окруженный разведчиками, Давыдин неторопливо рассказывает:
— Лечился я далеко — в самой Казани. Вначале и попривык было. Ребятишки-татарчата цветы приносят, книжки читают. Такие забавные, шустрые пострелята. У себя в палате кино смотрели, артисты выступали. А потом надоело мне все это. Скучать стал. Лежишь, бывало, а сам все о своей роте вспоминаешь. Где, думаю, сейчас шагают ребятки? Какие города освобождают? И такая тоска на меня нападала — не выговоришь.
Несколько
— А ведь Нинка-то моя, паря, сейчас какими делами заворачивает! Пишет, что в Иркутске была. Грамоту ей там почетную выдали, как лучшей в области трактористке. Три письма получил от нее, пока в госпитале лежал... Да, славная она у меня, работящая.
Над Привольным незаметно разлеглась ночь, мартовская ночь, удивительно чистая, хрустальная. И редкие светлячки-звездочки, и полурог месяца, нависший над лиловым небосклоном, кажется, сделаны из чистейшего золота. На противоположной окраине села чуть слышно звенит девичья песня-думка.
...Проснулся я на рассвете — и спросонья не могу понять, что происходит: где-то близко беспорядочно срываются пулеметные очереди, раздаются ружейные залпы.
Я быстро оделся, схватил автомат и побежал к сборному пункту. Здесь в полной боевой уже собрались все разведчики. Старший лейтенант Д. М. Неустроев торопливо сообщил, что немцы численностью до трех взводов переправились через Ингулец и ведут обстрел села. Это были остатки вражеской группировки, окруженной нашими войсками в районе Березнеговатое. Часть из них, выбираясь из окружения, двигалась через Ингулец и Привольное на соединение со своими.
— Берите группу и двигайтесь в район переправы! — приказал мне командир роты.
Захватив побольше гранат, мы побежали в указанное место. Вот и окраина села. Здесь идти уже небезопасно: над головой посвистывают пули. От дома к дому делаем короткие перебежки. Вскоре все становится ясно: в подвалах домов, примыкающих непосредственно к деревянному мосту через Ингулец, засели гитлеровцы. Из подвальных окон с визгом режут воздух пулеметные очереди.
К нам на помощь спешат бойцы из учебного батальона.
— В лоб не возьмешь. Только своих погубишь, — замечает один из офицеров учбата. Вдруг он выпрямился и громко крикнул: — Обтекай дома, ребята!
Рассыпавшись между домами, мы ползком подобрались к подвалам, где засели немцы. Над ухом дзенькают пули. Рядом со мной Зиганшин. Лицо Ахмета раскраснелось, глаза полны отчаянной решимости.
До ближайшего подвала теперь не более пяти-шести метров. В два прыжка Ахмет оказался у стены, вровень с окном, и, размахнувшись, кинул туда противотанковую гранату. Проходит несколько секунд — и тяжелый взрыв потрясает здание. Из подвальных окон ползет черный, удушливый дым.
Выбрав момент, я тоже подбегаю к одному из окон и тоже бросаю связку гранат. Снова тяжелый удар.
Разведчики окружили подвалы. Взрывы гранат следуют один за другим. Разносится трескотня выстрелов. Все вокруг окуталось белесым дымом.
Уцелевшие гитлеровцы с поднятыми вверх руками выходят из подвалов.
В этом коротком бою в Привольном горсточка разведчиков вместе с бойцами учебного батальона захватила двадцать пленных. Немало гитлеровцев нашли здесь себе могилу.
...Кто-то из наших бойцов, находясь в разведке, привел в роту пленного.