Слабые люди

Хабаров-Триль Сергей

Будущее. Какое будущее его ждет? Филипп был уверен на сто процентов, что впереди его не ждало ничего хорошего. Университет-не-важно-какой, где ему придется вновь проживать несколько лет бок о бок с другими такими же потеряшками, не знающими жизни, да и не желающими ее знать. Вместе со всеми он будет прятаться от будущего, уткнувшись в учебники, тетради и мониторы, лелея пустые надежды о светлом будущем, где все всего достигли, сублимируя недостаток жизни ее суррогатами. Как и все остальные– потому что так принято. После сдачи диплома он будет вынужден выйти в огромный, враждебный мир, лишь бы его не отправили в него размашистым пинком под зад. Отсидеться дома, как в детстве, уже не выйдет и придется действовать. И толпа, огромная армия потеряшек хлынет на рынок труда, спеша занять самые злачные места через знакомых-друзей-родителей. Они не зададутся вопросом: "Зачем?", они просто пойдут туда, куда им "подскажут". Просто потому, что так надо. "Так положено, между прочим!" И он пойдет не вслед, но вместе с ними, устроится с подачи упивающегося радостью и гордостью отца на свое злачное место и начнет карьеру. Будет трудиться без устали, не оглядываясь по сторонам по будням, а в вечер пятницы в кругу "друзей-коллег" особо постарается упиться вусмерть поганым

пойлом, дабы отогнать от себя усталость рабочих дней. А там недалеко до спаривания с гривуазной дурашкой-секретаршей своего начальника или сиденья с унылейшим видом в обнимку с бутылкой. В выходные они оба будут отсыпаться в его кровати, сбивая в кучу простыни и одеяла, предаваться любовным утехам между глотками свежесваренного горького кофе и просмотрами отстойных любовных комедий. Затем она начнет разговор про "нас", а он с негодованием выпнет ее из квартиры, как будто она нанесла ему самое гнусное оскорбление. И ведь это точно сработает! Затем аспирин, возможно валидол, щепотку снаффа для бодрости. И вперед– вновь в будни, в эти серые будни, в эти ужасные мертвые будни. Сотни кратких бессмысленных романов или один продолжительный с сокрушительным предательством с ни-пойми-чей стороны. Неясные разрывы– то ли в чуть алой бумаге четырнадцатой страницы, то ли во вполне определенно алой ткани сердечной мышцы. Далее при любом раскладе женитьба по залету и свадьба на четыре годовых зарплаты, потому что "любимая так захотела, а любимый просто осёл". К тому времени Филипп уже станет тряпкой и не станет спорить. По традиции после свадьбы последует горящее зарево ипотеки, этого гиганта-людоеда без личности, но с поражающей историей, не отличающегося изысканностью вкуса. А после, если повезет, рождение маленького орущего кулька мяса с нужным процентом родства в ДНК-тесте. И, пока папочка будет горбатиться на двух или трех работах, сполна расплачиваясь за собственную глупость, мамочка воспитает ребенка в лучших традициях женского воспитания– наглым высокоактивным социопатом-потребителем… или тюфтей. И будет отец-тряпка слушать, как его чадо бубнит: "Мама хаёсяйя, а папа казел!". "Где ж я оступился?" – вот такие мысли пронесутся в голове у него, когда внезапно прогремит гром– развод. Убитый виной и обвинениями в свой адрес, папочка отдаст все кровно нажитое любимой семье, а сам найдет себе съемное жилье и на остатки своей зарплаты, порезанной на алименты и выплаты ипотеки, будет жрать “доширак” и доживать свой короткий век. А там и смерть в пятьдесят с хвостиком… Что-то забыто? Ах, да: на похороны, конечно, кто-то придет, поплачет для приличия. Вот только не успокаивает эта мысль. Ничуть– жизнь-то все. Капут!

Или…

Или Филипп изначально откажется от пути нормального человека и присоединится к горстке тунеядцев. Разочарование отца, скандал, уход из дому и вот он– бездомный, но свободный, ночует у кого-нибудь из сердобольных знакомых. Игнорируя фразы -"Возьмись за ум!"– он продолжит свое существование либо как алкоголик, возможно, что и наркоман. Либо как преступник. Те еще перспективы, но раз уж оступился, то стоит идти до самого конца! Немногое после этого ждет– и практически все подпадает в криминальную сводку. Или в некролог. В любом итоге– смерть. И никто не придет, не поплачет. Эта мысль тоже не успокаивает. Ничуть. И жизнь уже все– капут.

Он хотел быть водолазом, но прекрасно осознавал, что для этой цели придется пойти по первому пути. По пути, изначально не имеющем, как он считал, поворота в желанную сторону. За учебой и дружно за ней следующей работой все мечты подернутся сначала рябью, затем превратятся в мираж и, едва пройдет секунда, растворятся в рутинном сочетании двух столпов комфортного существования– Работа и Семья. Мальчик помнил рассказы отца о том, как он очень хотел повидать мир, хотел унести свое бренное тело куда глаза глядят и проживать каждый день, как последний. "Но потом я встретил твою мать, мы полюбили друг друга и родили тебя."– увлеченно вещал мужчина, полируя дерево наждачкой, – "Конечно, может показаться, будто я от всего отказался и похоронил свои мечты, но… признаться, это были самые счастливые времена в моей жизни! И сейчас счастливые – ведь мы с тобой. Здесь и сейчас." После этих слов он поспешно вставал, делал вид, что ему срочно что-то нужно сделать и уходил. Раньше Филипп думал, что отец и вправду уходил по делам, но однажды из любопытства проследил, как тот ушел в свой гараж. Тогда-то сын впервые услышал, как его отец давится рыданиями, воочию увидел сгорбленную фигуру, сидящую на полу в кругу света, источаемого голой лампочкой, торчавшей из обрывка кабель-канала в потолке.

"Это еще ничего."-подумал он тогда, – "Когда умерла мама, было в разы хуже."

И в правду – когда умерла мать Филиппа, потеря больнее всего ударила именно по отцу. Будучи ребенком, Фил мало что понимал и осознавал, потому на фразу "Мама больше никогда не придет, сынок. Прости." просто поплакал пару ночей и свыкся. Ведь он был совсем маленький– всего десять лет. Его отец же не смог так легко справиться. Затяжной период вспышек ярости и горя сменился еще более длинной депрессией. Сын был передан родственникам почившей матери, отец же остался на попечении собственного отца, который много лет назад пережил такую же ситуацию. Однако помощь деда не возымела успеха и, выгнав его из квартиры вместе с вещами, отец запил. Пил все время, не щадя себя и свой организм. Так прошло около двух лет, пока он внезапно вышвырнул в мусоропровод все бутылки и решился вспомнить о сыне. Но вернуть Фила оказалось не так-то просто, а неуравновешенный до предела за два года характер только ухудшил положение. Дело чуть было не дошло до суда, но на этом все и ограничилось– Филиппу было уже двенадцать и, поговорив немного с отцом, он изъявил желание жить с ним.

Было очень трудно вновь восстановить общение, но они справились. Поначалу отец держался молодцом, но все-таки сорвался и вновь запил. Тогда же он впервые ударил Филиппа так, что у того пошла кровь из носу. Мальчик не обижался на своего отца, видя, как тот буквально рухнул перед ним на колени, умоляя простить его несдержанность, в тот же момент терзая воротник маленькой рубашонки своего сына. Пытаясь исправиться, отец посвятил себя целиком и полностью воспитанию сына и именно тогда нашел себя в работе с деревом, когда вырезал ему в качестве подарка фигурку орла. Наблюдая за тем, как мальчик радостно играется с новой игрушкой и показывает ее каждому встречному-поперечному, задумался о том самом– быть

ему столяром. Если в воспитании сына он пытался найти прощение, то в своем уже хобби находил утешение в минуты прилива сильных эмоций. Иногда, конечно, не обходилось и без срывов– пил и бил сына, за что совесть грызла его изнутри с утроенной силой. Тогда отец просто звал сына, зная, что тот всегда придет, и проводил с ним досуг– учил обработке древесины, возил к знакомым на загон покататься на лошади, иногда ходил с ним в кино. Иногда, если времени было мало, но необходимо было напомнить сыну о том, что он не брошен, отец прогуливался с ним вечером вокруг игровой площадки, помогал вешать на хвойные ветви кормушки для птиц, затем и наполнять их. Более тридцати подвесных "избушек"– дело рук мальчика, увлекшегося птицами, и отцу было приятно наблюдать за тем, как карабкается вверх его малыш, чтобы в очередной раз заполнить донышки. Сын пытался познакомить отца поближе с птицами, но крылатые проказники отказывались подлетать ближе к большому человеку, не выказавшем лояльности. Иногда, поддавшись уговорам мальчишки, отец даже залезал на деревья– не особо высоко, но достаточно, чтобы привести сына в восторг. И все же и это он проделывал через силу, что приобрело характер выкупа у сына прощения, нежели простого желания провести время вместе, заполнив его весельем. Но Филипп был и этому рад. Он любил своего отца и понимал, как ему трудно. И, когда отец в очередной раз распространялся о "счастливых годах", после чего уходил предаваться скорби в гараж, Филипп всегда готовился к оплеухе, принимая ее как факт наказания о напоминании. И через пару лет уже не мальчик, но еще не мужчина не испытал ни страха, ни чувства вины, приняв твердую уверенность, что в этот раз он себя ударить не позволит.

Когда мальчик в возрасте четырнадцати лет впервые ответил на отцовский удар, тот был ни много ни мало шокирован. Тогда он принялся за воспитание сына уже как мужчины. У него были советы на все случаи для подростка такого интересного возраста. Он не учил сына терпеть обиды, но учил его отвечать адекватно. Он учил его контактировать со сверстниками и отчасти это удалось. Он учил его контактировать с взрослыми и взрослые были удивлены. Еще в детстве заметив любовь сына к рисованию, предложил ему пойти в художественную школу, но встретил категоричный отказ. Тогда отец просто купил карандаши и альбомы и сказал сыну: "Делай с этим, что хочешь." Ему нравилось смотреть, как сын нависает над листом бумаги и старательно вырисовывает что-то и как периодически недовольно дергает головой, допустив ошибочный штрих. Когда сын с восторгом показывал ему свои каракули, отец изображал радость, выхватывал рисунок и вешал его на стену. Вскоре вся стена была в рисунках. Его сын не был новым Пикассо, Дали или Рембрандтом, но его художества приходились ему по вкусу. Мужчина разглядывал их, засыпая перед очередным рабочим днем и образы, начерканные подростковой рукой, повторяющей образы живого юношеского воображения, оживали в его снах. Но однажды он посмотрел на стену и не обнаружил ни одного рисунка. На вопрос отца о рисунках в ответ последовал длинный гневный монолог, полный разочарования в себе, как художнике. Филипп сложил рисунки в стопку и отложил в ящик. А затем и вовсе сжег где-то в лесу. Незаметный поворот привел к началу его пути разочарования во всем, чего касался взгляд. С грустью во взгляде отец был вынужден наблюдать, как его сын рос, а его душа черствела.

Филипп смотрел на жизнь отца и видел тот самый поворот, который привел его отца к нынешним дням и которого он сам так боялся. Испытывая страх и нежелание прожить ее так же, невольно застыл на одном месте, подобно статуе. Став чрезвычайно замкнутым человеком, больше не вел ни с кем общения, сжимаясь при мысли, что мимолетная привязанность может сломать его жизнь. Со временем его замкнутость и скрытость привела к ожидаемому результату– он стал невидимкой для всех, кроме отца. Если одноклассники, учителя и просто окружающие люди словно не видели Фила в упор, давая ему так важную для него защиту от эмоций, то взгляд жестких глаз отца непрерывно сверлил его в затылок, не позволив забыть, что все еще есть тот, кого будет не так-то легко оставить позади. Очень часто Филипп представлял, как сбежит из дома и отправится куда глаза глядят. Мечтая о той свободе человека, которого ничто не волнует, он невольно улыбался, предвкушая будущего себя в этой роли. Он знал, что рано или поздно разорвет узы и уйдет в закат, как должно быть. Но что будет с отцом, что произойдет после того, как квартира опустеет и воцарится кромешная тишина? Именно эта мысль возвращала юношу в состояние печали, ведь Филипп знал, что для отца он– смысл жизни, единственный, ради кого стоило жить. И отобрать это у отца было бы нечестно, бесчеловечно.

"Так как тогда быть? Я не могу вечно оставаться рядом лишь потому, что ему так будет легче! Я хочу уйти отсюда и поскорее! Я хочу чувствовать, что не провожу эти дни напрасно, а именно так они у меня и проходят, хотя жизнь еще даже не началась. Рано или поздно, но я оставлю тебя, отец."

И чувство вины, схватив за руки жалость, словно кислота разъедала грудь Фила.

Не в состоянии больше думать об отце, Фил решил отвлечь себя. Закрывая десятки вкладок с неважным содержанием, он задержался на одной. "Как справиться с назревающей слепотой? Советы ведущих психологов и офтальмологов. Читать далее…" Сжимая губы, он закрыл и ее. Бесполезная писанина, никак не способная облегчить процесс. "Кто знает, может у меня не будет и такого будущего, что я себе напророчил. Может статься так, что все закончится еще раньше."– и, словно радуясь своему недугу, он оскалил зубы. – "Чертова гипертония."

Внезапно его ухо уловило чьи-то ругательства. "Ослеп, но пока не оглох!"– торжествующе прошептал Фил, закрыл глаза и прислушался.

Так оно и было – "волчата" опять устроили перебранку, как обычно забыв закрыть окно и избежать непрошенных слушателей. О чем именно шел спор, Филипп не смог разобрать, но по голосам и интонациям он предположил, что конструктивность в их ругани уже ушла пить чай в гости к здравому смыслу. Фил не хотел того, но однажды он уловил краем уха перешептывания бабок, что сидели у подъезда.

–Слышала, Михайловна, наши новенькие с пятого подъезда еще обжиться толком не успели, а уже разводиться собрались!

–Да как тут не слышать-то, родимая, уже все в курсе! Все только об этом и говорят! – под "всеми" она подразумевала лишь себя и пару своих древних подруг, которыми и ограничились ее круги общения вместе с кругозором.

– Интересно, с чего бы это им разводиться? У них же, вон, ребеночек маленький, девоська!– гнусаво вклинилась третья,– Наверняка налево гульнул, кобель!