Сладкий привкус яда
Шрифт:
– А Татьяна?
– Татьяна минут через пять объявилась. Бежит с ведром в руке, на ходу куртку надевает. Как-то неестественно она это делала… Чувствую, а сказать не могу.
– Это ты меня из выгона вынес?
– А кто ж еще? Я думал, тебе каюк. А как на руки поднял, так услышал, что дышишь. Копытом тебя лошадка в спину припечатала, хорошо что не по балде.
– И я действительно держал в руке зажигалку?
Палыч ответил не сразу – то ли сигарета у него затухла, и он принялся ее раскуривать, то ли думал, как ответить лучше.
– Знаешь, честно говоря, я этого не видел. Когда ты уже у кустов
– Это она так сказала?
– Да, хозяину так и сказала: в руке у Стаса.
– А конюх доложил князю, что Татьяна в конюшню лазила?
– Да он вообще двух слов связать не мог! Испугался здорово. Примчался ночью с какой-то пьянки, весь дрожит, крестится. Николаич его и слушать не стал, отправил отсыпаться.
Он замолчал, поплевал на окурок и кинул его в реку. Надо было закончить сказанное каким-нибудь выводом, а вот его как раз Палыч делать не хотел.
– Так что думай сам, – сказал он округло. – И голову не теряй.
– Получается, что стойла Татьяна открыла, – произнес я. – Значит, заранее знала о пожаре, лошадей пожалела. А кто еще, как не поджигатель, может о пожаре знать заранее?
Я хотел, чтобы Палыч подтвердил: да, это так, по-другому объяснить происшедшее невозможно. Но кинолог свои слова держал в крепкой узде.
– Ну, это тебе выводы делать. А мое дело рассказать тебе, как все было.
Спал я плохо, несколько раз за ночь вскакивал и смотрел на часы. Утром, чувствуя себя совершенно разбитым, на одной воле пробежал вокруг пруда, с головой окунулся в полынью, и только когда все тело запылало огнем, вновь почувствовал себя сильным и уверенным в себе.
Гладко выбритый, пахнущий горьким одеколоном, я стремительно вошел в приемную как неукротимый и могущественный Кинг-Конг, как Годзилла или Бэтмен. С Татьяной я не поздоровался, лишь кинул на нее презрительный взгляд.
– Что это ты с утра в рот воды набрал? – равнодушно спросила она, перебирая письма, телеграммы и квитанции. – Конфетку хочешь?
– Князь у себя?
– У себя, но до двенадцати никого не принимает.
– Даже меня?
– Даже тебя, – ответила Татьяна, приподняла крышку коробки с конфетами и положила на язык шоколадную улитку. – Ни-ко-го! Ферштеен?
«Можно вломиться к нему без разрешения, – думал я. – Но хозяин таких вещей не любит, наверняка выставит вон. И у Татьяны появится повод посмеяться надо мной».
Я нервно ходил вокруг стола.
– Ты сегодня какой-то озабоченный, – заметила Татьяна. – Нет желания прокатиться на выходной в первопрестольную? Говорят, в Малом идет какой-то совершенно безумный спектакль.
– Из МВД телеграмм не было? – едва разжимая зубы, спросил я. – Из Непала?
– Увы, увы, – пропела Татьяна, растопыривая ладони и оглядывая разложенные на столе документы, как карты в пасьянсе. – Вот только из милиции…
Я сгреб и смял в кулаке несколько писем и стал бегло просматривать их, швыряя затем на стол. Из районного отделения милиции: «Уважаемый Святослав Николаевич! В связи с участившимися фактами правонарушений в непосредственной близости от занимаемой Вами усадьбы убедительно прошу Вас оплатить услуги народных дружинников в сумме…» Из администрации города: «Орлову
«Боже всемогущий! – подумал я. – Зачем он приехал?! Отправь его обратно в Америку!»
– Я не успеваю их регистрировать, – сказала Татьяна, разглаживая мятые письма. – Все несут и несут.
– А сочинять и распечатывать эти письма успеваешь? – спросил я, в лепешку раздавливая пальцем конфету.
– Что? – не поняла Татьяна.
«Все! Довольно! – подумал я, выбегая на улицу. – Если бы молодость знала, если бы старость могла… А я все знаю и все могу. Идиоту уже должно быть понятно, что Татьяна обнаглела вконец и ловко вытягивает из князя огромные деньги».
Уже издали я заметил, что моя «шестерка», припаркованная у ворот, как-то странно осела на левый бок. Подойдя ближе, я увидел, что оба левых колеса спущены, а на ветровом стекле красной краской аляповато выведено: «Прихвостень!»
Я сплюнул и подумал: «Если сегодня я не взорвусь от злости, то проживу долгую и счастливую жизнь», и начал махать рукой, останавливая все легковушки подряд.
В кабинет нотариуса стояла небольшая очередь. Дверь соседнего кабинета была открыта настежь, желающих зайти туда не было. Полненькая дурнушка, явно засидевшаяся в девках, заправляла стопку бумаги в поддон копировального аппарата. Когда я зашел в кабинет и закрыл за собой дверь, она с нелюбовью взглянула на меня и, неимоверно растягивая гласные, произнесла:
– Сюда вход воспрещен, мужчина! Ну говорят же вам!
– Татьяна где? – без вступлений спросил я, заглядывая под стол, на котором стоял ксерокс.
– Какая еще Татьяна, господи?
– Прокина! – вовремя вспомнил я фамилию.
– Да не работает она здесь уже сто лет, господи!
Слово «господи» в ее произношении звучало как «госпти».
– Не может быть! – возразил я, импровизируя с ходу. – Она же сама мне телеграмму дала!
– Не знаю я, дала она вам или не дала! Не работает она уже тут, говорят же вам!
Эту молодую, но стремительно набирающую бюрократского опыта девицу разговорить оказалось нелегко. Я мобилизовал весь свой артистический талант, рухнул на стул, уронил голову на руки и задергал плечами.
– Я так спешил, – прошептал я. – Три ночи не спал. Ни крошки во рту…
– Да говорят же вам! – плаксивым голосом произнесла девушка. – Не работает она здесь, господи!
– Хотя бы домашний адрес, – не отрывая лица от ладоней, прошептал я и всхлипнул.
– Да не знаю я ее адреса, говорят вам! Она где-то на краю города квартиру снимает! Никто из наших у нее не был, господи!