Сладострастный монах
Шрифт:
Кюре
Давайте оставим Сюзон на некоторое время. Позже мы не раз встретимся с ней, ибо она играет важную роль вэтой повести, а сейчас давайте подкрепимся, а я тем временем познакомлю вас с некоторыми из тех, кому суждено было появиться в моей жизни. Начну с кюре.
Кюре принадлежал к числу таких людей, на коих невозможно взирать без смеха. Росту в нем было не более четырех футов, на луноподобной физиономии горели щеки, пурпурный цвет которых объяснялся тем, что кюре пил отнюдь не только воду, приплюснутый, мясистый нос завершался ярко-красной шишкой, маленькие колючие глазки высматривали из-под кустистых бровей, над которыми нависал низкий лоб, а на подбородке кудрявилась небогатая
Теперь перейдем к его экономке, мадам Франсуазе, старой ведьме, злющей, точно обезьяна, и более грешной, нежели сам сатана. Лицо ее выдавало ее полувековой возраст, однако женщины есть женщины — по ее словам, ей было всего лишь тридцать пять. Она употребляла так много румян, что выглядела подобно размалеванной Иезавели, из носа вечно торчал нюхательный табак, рот представлял собою разрез от уха до уха, а те несколько зубов, что еще остались на шамкающих челюстях, расшатались настолько, что были готовы вот-вот выпасть. В молодые годы она всячески услужала кюре, и он в знак благодарности не выгонял ее из дому.
Домашнее хозяйство было целиком и полностью в ее ведении, поэтому все проходило через ее руки, включая деньги, изрядная часть которых прилипала к ее пальцам. О кюре она говорила не иначе как во множественном числе. Онипоступят так-то да онинуждаются в том-то.
Под покровительством этой уродливой пары жила девушка, якобы племянница священника, хотя ни для кого не было тайной, что они состояли в более близких отношениях. Лицо у этой довольно-таки крупной девицы было приятного цвета, хоть и рябоватое, нос торчал, словно у уточки, глазки были крохотные, но живые, а грудь — достойна восхищения. Природа не наградила ее большим умом.
Время от времени к кюре наезжал пройдоха богослов и задерживался на неделю или более, не из дружеских чувств, что он питал к старшему собрату по церкви, а, скорее, благодаря интересу, какой вызывала в нем его племянница. Немного погодя я поведаю о своей роли в этой любовной интриге.
Мадемуазель Николь, ибо так звали любвеобильную девицу, обожали все местные мальчишки, но она отдавала предпочтение тем, кто постарше и покрупнее. К сожалению, мой возраст и рост были против меня. Не то чтобы я не пытался при удобном случае пойти на приступ этого милого создания, однако всякий раз получал решительный отпор. Она бессердечно отвергала драгоценный дар, что я ей предлагал. Николь не позволяла мне доказать, что я более мужчина, нежели о том говорила моя наружность. Обида усугублялась тем, что о моих любовных поползновениях немедленно сообщалось мадам Франсуазе, а та, в свою очередь, докладывала о них кюре, который, забывая о милосердии, тут же брался за плетку. Я проклинал свой малый рост, приносивший мне такие страдания.
От постоянных неудач с Николь и регулярных трепок, получаемых от кюре, я совсем приуныл. Не было больше сил сносить такую жизнь. Однако стоило мне оказаться рядом с Николь, как желания мои вновь разгорались. Я знал, что рано или поздно мне поможет благоприятное стечение обстоятельств. Так оно и случилось, но прежде чем поведать об этом, я должен рассказать кое-что о мадам Динвиль.
Как вы помните, она пригласила меня на обед, и я решил воспользоваться приглашением хотя бы потому, что там мог повстречаться с Сюзон. Нетрудно было понять, что меня отдали на попечение кюре по одной причине: отец Поликарп догадался о том, что Туанетта дала мне кое-что еще помимо встряски за мою проделку с Сюзон, а ему вовсе не хотелось, чтобы я привык к подобным экзекуциям. У Туанетты было столько же причин удалить Сюзон от монаха, сколько у него — отправить меня подальше от Туанетты.
По пути в замок я решил в случае встречи с Сюзон соблазнить ее за кустами в саду и уже предвкушал неземное блаженство.
Обнаружив дверь незапертой, я вступил в замок, в котором стояла мертвая
«Она, верно, в этой комнате, — говорил я себе, — а ежели нет, то в следующей».
Погруженный в такие размышления, я наконец дошел до комнаты, которая оказалась заперта, однако в двери торчал ключ. Сперва я колебался, но потом, подумав, что не для того я сюда пришел, чтобы так легко отступить, храбро отпер дверь. В комнате прежде всего бросилась в глаза огромная кровать, в которой, очевидно, кто-то спал. Собравшись было уйти, я услышал женский голос, спросивший, кто пришел. Вслед за этим приоткрылся полог кровати, и оттуда показалась головка мадам Динвиль. Я бы немедля бежал, когда бы вид ее взимающейся груди не лишил меня способности двигаться.
— Не мой ли это маленький друг Сатурнен? — весело поприветствовала меня мадам. — Подойди же и поцелуй меня.
Сколь робок я был минуту назад, столь же стал смел, получив это приглашение. Я бегом побежал в ее распростертые объятия.
— Это мне нравится, — удовлетворенно заметила мадам Динвиль после того, как я исполнил долг с рвением, не укладывавшимся в рамках куртуазности. — Мне нравится, когда молодой человек так торопится подчиниться даме.
Едва она произнесла эти слова, как из будуара появился маленький человечек с жеманной улыбкой на лице. Он, страшно фальшивя, пел популярную арию, сопровождая пение комическими пируэтами, как нельзя лучше подходившими к его потешному голоску.
При появлении этого шута, которого мадам Динвиль называла аббатом, я сильно смутился, ибо решил, что он мог быть свидетелем моих страстных поцелуев. Однако его поведение говорило о том, что он, очевидно, ничего не заподозрил. Теперь я рассматривал его как досадную помеху, чье присутствие воспрепятствовало скорым восторгам, коими мне не терпелось насладиться.
Тщательно изучив его наружность, я засомневался, что он на самом деле аббат, ибо одет он был как парижский хлыщ. Но в то время я знал лишь духовенство деревень и небольших городков.
Миниатюрный Адонис, которого звали аббат Филло, был сыном сборщика налогов близлежащего города. Он был очень богат, и одному Богу ведомо, как он добыл свои деньги. Из манеры говорить явствовало, что в нем больше самодовольной глупости, нежели веры. Аббат составил компанию мадам Динвиль, чтобы провести с ней некоторое время в буколическом уединении. А она не видела разницы между школяром и аббатом.
Мадам Динвиль дернула за шнур колокольчика, и, к моей великой радости, появилась Сюзон. Сердце мое заколотилось, лишь только я увидел ее, и я возблагодарил Господа за то, что надеждам моим суждено было осуществиться. Сначала Сюзон не заметила меня, ибо я был наполовину скрыт балдахином кровати. Аббат, заподозривший недоброе, начал проявлять неудовольствие. Когда Сюзон прошла вперед, она сразу увидела меня, и цвет ее щек из бледно-розового превратился в ярко-красный. Она потупилась и до того смутилась, что не вымолвила ни слова. Я тоже потерял дар речи. Чары мадам Динвиль, которые она и не пыталась скрыть, распалили мое воображение, но теперь они померкли в сравнении с прелестями Сюзон.
Если бы пришлось выбирать между Динвиль и Сюзон, кто бы ошибся и не выбрал бы последнюю? Но мне выбор не предоставили. Имея лишь слабую надежду на обладание Сюзон, насладиться с мадам Динвиль я мог наверняка. В том уверяли меня ее взгляды, а ее речи, хотя и несколько сдерживаемые присутствием аббата, подтверждали то, о чем говорили ее глаза.
Отправив Сюзон выполнить некоторые поручения, мадам Динвиль отбросила со мной всякую робость. Когда я почувствовал прикосновение ее рук, я и смутился, и встревожился. Желания мои разделились — мне хотелось и чувственной радости, и более значительных наслаждений. А смущался я потому, что не заметил, как из комнаты вышел аббат. Мадам Динвиль видела это, но, полагая, что я тоже слежу за ним, не сочла необходимым сообщать мне об этом.