Следствие не закончено
Шрифт:
Действительно, после безвременной смерти матери — Марфа Викентьевна умерла, когда ее дочке не исполнилось еще и двух лет, — самым родным человеком для Катюши стал отец, всегда шутливо-ласковый, заботливый, предупреждающий любое желание дочурки. Поэтому с детских лет более чем обеспеченная жизнь была для Катюши явлением само собой разумеющимся. Девочке, а затем и девушке никогда и мысли не приходило в голову, откуда берется такое благоденствие.
Правда, ее безмятежность несколько нарушили слова брата: прощаясь с Катюшей
— Ну, а ты, Катя-Катюша, купеческая дочь, никогда не задумывалась о своем будущем?.. Или так и будешь жизнь коротать: сначала на папашиных хлебах, а затем, как наша Лизутка говорит, бог пошлет тебе в мужья принца, тоже с фамильными хоромами!
Эти слова брата сначала показались Катюше даже обидными, но впоследствии, уже после знакомства с Михаилом, девушка не то чтобы серьезно задумалась, по как-то по-иному, словно бы со стороны, взглянула на свое целиком безмятежное существование. Это случилось после того, как Кузьма Петрович, по случаю Катюшиного семнадцатилетия и окончания десятилетки, подарил дочке часики на золотом браслете, а гостей созвал к именинному ужину — не пяток, а целую дюжину.
На другое утро, перемывая с Елизаветой Петровной посуду после вчерашнего пиршества, Катюша задала тетушке такой неожиданный вопрос:
— Тетя Лиза, а сколько, интересно, стоит наш дом?
Елизавета Петровна ответила простодушно:
— Кто его знает: не на продажу ведь твой отец его ставил. Но, надо думать, и в десять тыщонок не уберешь.
— А откуда?
— Что — откуда?
— Откуда у нас появились такие деньги: по-старому — сто тысяч! Ведь папаша сам как-то сказал: на мою зарплату нужны заплаты.
На этот вопрос Елизавета Петровна ответила не сразу. «И когда она успела треснуть?» — сказала, рассматривая на свет тарелку. Затем покосилась на племянницу. Но в глазах Катюши никакого подвоха не уловила. Начала издалека:
— Вот жалко, что ты, Екатерина, не помнишь свою мать — дорогую нашу Марфушеньку.
— Как же не помню. Очень красивая она, говорят, была, моя мамочка, — сказала Катюша.
— А что толку в красоте, если не было в женщине здоровья. И руки тонкие, к домашности несноровистые. Зато отец Марфуши был человек заметный: первым врачом считался, можно сказать, по всей округе. А лечил больше травами. Так что… Словом, хорошие деньги унаследовала наша семья от деда твоего — Викентия Максимовича Крашенникова. Да и папаша твой хозяин добычливый. Какой-то колхоз — не то пермский, не то из-под Кирова — ему за трофейную машину два звена строевого лесу по воде пригнал. И плотниками обеспечил…
Тогда объяснение Елизаветы Петровны показалось девушке убедительным. Правда, позднее Катюше довелось ненамеренно подслушать такой разговор отца и тетки. Катюша сидела на веранде возле открытой двери в столовую, где Кузьма Петрович встретился с возвратившейся из церкви Елизаветой Петровной и, по своему обыкновению,
— Ну, заступница, а сегодня — в будний день — по какому поводу возносила господу богу молитвы?
— Не богохульствуй, Кузьма! Вот ты небось и думать позабыл, что завтра твоему тестю память.
— Разве все упомнишь.
— А ведь он, хотя и неверующий, а праведной жизни был человек: не ради благ мирских, а истинно во славу божию врачевал болящих, царство ему небесное, блаженному Викентию!
— Аминь! Только в наше суетное время на одной славе божьей и лечебных травах не проживешь. Да и при такой практике, какая была у блаженного Викентия, другой врачеватель, кроме светлой памяти, ха-арошие деньжата оставил бы своей любимой дочери.
Однако и тогда Катюша не придала особого значения тому, что услышала. Но на этот раз…
«Почему же отец скрывает, что у нас в доме пропали деньги?»
— …Ненужный вопрос: просто не хотелось подводить под суд… Ну, того парня, которого твой Михаил взял на поруки. Ему опять бы…
Кузьма Петрович выразительно скрестил перед глазами пальцы рук.
— Но ведь он сам сознался.
— Кто?
— Небогатиков.
— Ну… значит, приперло. А почему, собственно, вас-то, Екатерина Кузьминична, так волнует судьба этого… уголовника?
— Потому что… Потому что…
Катюша неожиданно закрыла лицо руками и обессиленно опустилась в кресло.
— Катя!.. Катюшка!
Кузьма Петрович почему-то на цыпочках подошел к плачущей дочери.
— Да что с тобой?
— Ну как вы с тетей Лизой не понимаете!..
Катюша опустила руки. Кузьму Петровича даже испугал взгляд дочери: необычно остро и требовательно блестели глаза Катюши.
— Значит, ты обманул?
— Кого?
— Мишу.
— Чудачка ты, Екатерина, — совсем уже не в лад забормотал Кузьма Петрович. — Да разве я могу?.. Ведь ты у меня осталась одна-единственная. Сиротинка ты моя, без матери выросла. И у отца твоего что ни день, то суета да кляузы. Даже о собственном доме позаботиться некогда.
— Опять неправда!
— Что — неправда?
— Да, хочешь знать, в том и беда наша, что все мысли у вас с тетей Лизой только о собственном доме! А так жить… стыдно!
— Ах, вот оно что!
Как ни странно, но когда в глазах и в голосе дочери появилось открытое осуждение, это не то чтобы успокоило отца, но помогло Кузьме Петровичу преодолеть обидную для него растерянность. И голос зазвучал тверже:
— Стыд, люди говорят, не дым — глаза не выест!
— Нет, нет! — Катюша порывисто поднялась с кресла. — Это не люди придумали такую поговорку!
— А кто? Собаки нагавкали, что ли?
— И собаки: только пустобрехи лают попусту. А так говорят в свое оправдание… хапуги!
— Хапуги?!.. Ты, Екатерина, сейчас, конечно, не в себе. Да и слова говоришь не свои…
Поистине тяжкий день выдался для Кузьмы Петровича: пропажа денег, обеспокоивший его партийный актив, трудный разговор с Михаилом, Лоскутников… А теперь и дочь.