Слепой цирюльник
Шрифт:
Пегги Гленн, забравшись на койку поглубже и прислонившись к переборке, смотрела на него с изумлением. Ее розовые губы разомкнулись, а брови поползли вверх.
– Ну ничего себе! – не сдержалась она. – Кёрт, да ты просто смеешься над нами. Нет, представить только, чтобы наша палата общин…
Уоррен горячечно взмахнул рукой:
– Детка, Небо мне свидетель, именно так все и… – Он осекся и мрачно поглядел на Моргана, которого разбирал смех. – Говорю тебе, Хэнк, дело серьезное!
– Да знаю я, – согласился Морган, принимая задумчивый вид. – Кажется, я начинаю догадываться, чем все закончилось. Рассказывай дальше.
– Йа хорошо их понимайт, – вставил капитан Вальвик, изо всех сил одобрительно кивая. – Йа и сам всегда хотел изобразить один вещь. Йа представляю, как два торговых судна в тумане. Очень хорошо представляю. Йа вам показывайт. Ха-ха-ха!
Уоррен помрачнел:
–
В каком-то смысле, – с легким восхищением продолжал Уоррен, – это была самая прекрасная речь, какую мне доводилось слышать. Ведь дядюшке Уорпусу вечно приходится обуздывать свое чувство юмора. Хотя мне было известно о его таланте пародировать выступления политиков… Боже! Он всего-то и сделал, что выдал, не стесняясь в выражениях, откровенное, нецензурированное мнение о действиях правительства, о членах правительства и обо всем, что связано с правительством. После чего переключился на обсуждение иностранной политики и вооруженных сил. Он обращал свою речь к главам Германии, Италии и Франции, объясняя, что именно думает об их предках и сомнительных развлечениях, ставших достоянием общественности, указывая, куда именно им следует засунуть свои боевые корабли для наилучшего эффекта… – Уоррен в легком ошеломлении утер лоб рукой. – Поймите, все это было подано как пародия на ура-патриотическую речь, с многочисленными нелепыми ссылками на Вашингтона, Джефферсона и веру отцов… Остальные важные персоны, упившиеся в стельку, подхватили, они аплодировали и ликовали. Сенатор Боракс раздобыл где-то маленький американский флажок, и каждый раз, когда дядюшка Уорпус делал особенно яркие заявления, сенатор Боракс заглядывал прямо в объектив камеры, махал флажком и кричал «ура!»…Боже, как вспомню, волосы дыбом. Никогда еще я не слышал более блистательной речи. И я знаю пару-тройку газет в Нью-Йорке, которые запросто выложили бы миллион долларов за шестьдесят футов этой пленки.
Пегги Гленн, которую так и распирало от смеха и недоверия, подалась к нему, не сводя с него блестящих карих глаз, – казалось, все это ее рассердило.
– Но все же, – снова запротестовала она, – это абсурд! Это… это же некрасиво, между прочим…
– Ты это мне рассказываешь? – угрюмо отозвался Уоррен.
– …и все эти ужасно важные благородные господа – это же отвратительно! Ты же не хочешь убедить меня… Нет, это абсурд! Я не верю.
– Детка, – произнес Уоррен мягко, – просто ты британка. Ты не понимаешь американского характера. Ничего абсурдного тут нет, всего лишь один из тех скандалов, которые случаются время от времени и которые необходимо каким-то образом замять. Вот только этот самый скандал таких невероятных, головокружительных масштабов, что… Слушайте! Даже если оставить в стороне тот взрывной эффект, какой он произведет на родине, это конец карьеры дядюшки Уорпуса и многих его товарищей. Но вы хотя бы представляете себе, какое воздействие эти речи окажут, допустим, на некоторых первых лиц в Италии и Германии? Они точно не увидят в них ничего забавного. Они начнут метаться и рвать на себе волосы или кинутся в тот же миг объявлять нам войну, если только кто-нибудь предусмотрительно не собьет их с ног и не усядется сверху… Фью! Бомба? Да бомба по сравнению с этим – бумажная хлопушка!
В каюте становилось все темнее. Суровые тучи сгущались, по всему корпусу судна проходила дрожь, перекрывавшая приглушенное биение двигателей и глубинный рокот и шипение вод. На сетчатой полке над умывальником позвякивали стаканы с графином. Морган протянул руку, чтобы включить свет. Он сказал:
– И кто-то украл у тебя эту пленку?
– Половину точно, да… Давайте расскажу, как было дело.
На следующее утро после того небольшого карнавала дядюшка Уорпус проснулся, и до него дошло, что он натворил. Он ворвался ко мне в спальню, и с его слов я понял, что остальные правонарушители осаждают его телефонными звонками уже с семи утра. К счастью, мне удалось развеять его страхи, – во всяком случае, так я думал тогда. Что до прочих осложнений, я отснял всего-то
Сунув руку под койку, Уоррен выудил большую продолговатую коробку с металлическими уголками и ручкой, как у чемодана. Она была не заперта, и он раскрыл ее со щелчком. Внутри оказалось несколько плоских круглых жестянок, черных, дюймов десять в диаметре, и на каждой белым мелом были написаны какие-то шифры. Одна коробка была без крышки. Внутри лежала размотанная спутанная кинопленка, от которой, судя по виду, был оторван приличный кусок.
Уоррен похлопал по жестянке.
– Я прихватил с собой некоторые самые удачные фильмы, – пояснил он. – У меня имеется небольшой проектор, и я подумал: развлеку приятелей по другую сторону океана…
В тот вечер, когда у дядюшки Уорпуса приключился приступ красноречия, я и сам немного набрался. Потому поручил уложить пленки дворецкому, показал ему, как надо пометить коробки. И должно быть – это я сейчас понимаю, – он напутал с надписями. Я старательно уничтожил две пленки, которые считал теми самыми. Вот только я, как последний идиот… – Уоррен вынул пачку сигарет, вытряхнул одну, измятую, и сунул в рот, – как последний идиот, отсмотрел только одну пленку. Получается, я уничтожил Геттисбергскую речь, убийство Макбета и исполнение «Анни Лори». Зато все остальное… да, теперь я понимаю. Я избавился от нескольких отличных эпизодов из жизни Бронксского зоопарка.
– А то, другое?
Уоррен уставился в пол:
– Лежало у меня в багаже, о чем я даже не подозревал. Не догадывался до сегодняшнего дня, как вы понимаете. Ба! Ну и положеньице! Видите ли, мне надо было срочно отослать кое-кому радиограмму…
– Вот как? – Мисс Гленн села прямо и с подозрением уставилась на него.
– Да. Домой, моему старику. И потому я отправился в радиорубку. Радист сказал, он только что принял для меня сообщение. И еще он прибавил: «Похоже на какую-то шифровку. Может, посмотрите и убедитесь, что все в порядке?» Шифровка. Хо-хо! Я посмотрел, и мне сообщение показалось настолько странным, что я зачитал его вслух. Не забывайте: поскольку все волнения уже улеглись, а здесь, на борту, хватало новых впечатлений, я совершенно позабыл о том маленьком концерте. Кроме того, радиограмма была без подписи, подозреваю, дядюшка Уорпус не осмелился… – Уоррен скорбно покачал головой, нелепая фигура в тюрбане, с мятой сигаретой, свисающей из угла рта, и с чисто умытым, словно у школяра, лицом. Затем он вытащил из кармана радиограмму. – Тут сказано: «Обнаружены следы в выметенном мусоре. Хиллер…» Это дворецкий, он служит в семье с незапамятных времен и не проболтается, даже если дядюшка Уорпус вынесет из Белого дома столовое серебро… «Хиллер обеспокоен. Похоже на медведей. Тот ли это рулон. Совершенно не вяжется с уничтоженным грязным бельем. Как быть с медведями».
– А? – изумленно переспросил капитан Вальвик, неспешно дымя трубкой.
– Выразиться яснее он никак не мог, – признал Уоррен. – Медведи были на пленке из зоопарка. Однако же трудно уловить смысл в подобном сообщении, когда получаешь его совершенно неожиданно. Мы поболтали о странном тексте с радистом, и только спустя минут десять меня осенило, о чем все это, – но откуда мне, черт побери, было знать, что радиограмму отправил дядюшка Уорпус? Так вот, я никак не мог расшифровать эти слова, а потом вдруг все понял.
В общем, я ринулся к себе в каюту. Уже темнело; кроме того, занавески на иллюминаторе были задернуты… однако я догадался, что внутри кто-то есть.
– Но разумеется, – вставил Морган, – ты его не разглядел?
– Когда я доберусь до этого подонка… – прорычал Уоррен, перескакивая на другую тему и кровожадно сверкая глазами, – когда я отыщу… нет, к черту! Все, что мне известно: это был мужчина. Он стоял в углу и копался в моей коробке с пленками, с половины жестянок крышки были сняты (это я уже потом обнаружил), и в руках у него была та самая пленка. Я кинулся на него, и он как следует засветил мне в глаз. Вцепившись в него, я вцепился заодно и в конец пленки. Он снова замахнулся – места здесь не так много, и качка была будь здоров, – после чего мы оба повалились на умывальник, пока я пытался прижать его к переборке. Выпустить пленку я не решался. А спустя миг у меня перед глазами словно вспышка сработала – это он дал мне дубинкой по затылку. Сознания я не потерял, однако все вокруг завертелось и заискрилось, я как смог снова кинулся на него, прижимая к себе обрывок пленки. Но в следующий момент он дернул дверь и каким-то образом выскочил наружу. Вот тут я, похоже, отключился на несколько минут. Когда пришел в чувство, позвонил стюарду, плеснул воды себе на голову и обнаружил это… – Уоррен подцепил ногой спутанный комок кинопленки на полу.