Слепые по Брейгелю
Шрифт:
А внутреннее усилие будто стояло рядом, глядело в глаза, усмехалось — давай, мол, расскажи человеку, молящему тебя о помощи, про свои трогательно-трусливые синдромы. Ну что же ты, давай! Вместо того чтобы сделать шаг, пересилить себя! Соберись, тряпка, потом стыдно вспоминать будет. Зачем тебе еще один стыд? Мало тебе, да? Хоть раз в жизни — соберись! Не бойся, я рядом. Я тебе не враг, я всего лишь внутреннее усилие.
Если бы кто-то объяснил ей, что это ее состояние длилось несчастные три секунды, она бы не поверила. Слишком тяжело далось. Будто вагон с углем разгрузила. Но
— Где, говорите, ампулы и шприцы? В котором ящике?
— Там, в самом низу, справа… Увидела?
— Да… А дальше что? Вы говорили, надо конец ампулы отломить? Да, поняла… Потом втянуть содержимое в шприц… Да, и чтоб воздуха не осталось…
Конечно, руки дрожали. Зато зубы сжимала так, что заныл болью верхний коренной, с которым давно собиралась идти к стоматологу. И в голове происходило что-то. Ужас был в голове — дошло наконец до сознания Павлом сказанное… Четвертая стадия рака. Боли. Умирает человек. Может сейчас, на глазах, умереть. С тех пор как умерла мама, смерть ни разу, хоть и случайно, так близко не подходила.
— Так… Куда ставить? — подошла к дивану, держа в пальцах наполненный шприц.
Павел повозился неловко, пытаясь стянуть вниз резинку спортивных штанов. Она отпрянула чуть назад, проблеяла испуганно:
— Ой, в ягодицу, что ли?
— Да. В руку труднее, не справишься, если не умеешь. Помоги, черт… Пальцы свело…
И пришлось самой дернуть вниз резинку штанов. Обнажилась худая, но крепкая ягодица. В первую секунду она отвела взгляд стыдливо…
— Слышишь, крест начерти! — глухо скомандовал Павел.
— Какой… крест? Где? — совсем растерялась, утирая со лба капли нервной испарины.
— Возьми ватный тампон, там есть… Намочи йодом, нарисуй сбоку на ягодице крест. Потом в середину креста и втыкай иглу, поняла? Так нерв не заденешь.
— А как втыкать? С размаху? Я не умею с размаху! Я вообще никак не умею!
— Да как получится! Ну же, давай! Не бойся!
— Ой, мамочки… Я боюсь…
Глаза заволокло обморочным туманом, голову опасно повело по кругу. Нельзя, нельзя сейчас туда, в трусливую панику. Господи, дай мне немного воли для внутреннего усилия. Самую капельку воли, авансом. И чтобы в обморок не упасть.
Так, хорошо. Вот она, середина йодного креста. Соберись, дыши глубже. Если тошнит, сглотни. Голова кружится — не помеха, потому что середина йодного креста тоже с головой в унисон кружится. Так, иголка вошла… Теперь лекарство… Как руки дрожат, зараза. Ходуном ходят. Но все получилось, слава богу, лекарство ввела. Теперь иголку вытащить…
Все! Можешь в обморок падать. Главное, сделала, что должна была сделать.
Надо сесть, а то ноги не держат.
— Спасибо… — вяло пробормотал Павел, видимо засыпая. — Как тебя там…
— Маша. Маша я.
— Спасибо, Маша. Я сейчас усну, эта зараза быстро действует… Еще раз тебе спасибо.
— Да пожалуйста, какие дела. Обращайтесь еще.
Все, заснул. Посидела немного, тихо изумляясь на саму себя — надо же, не только с уколом справилась, но и заковыристое «обращайтесь еще» себе позволила.
Надо бы его пледом накрыть. А то лежит, жалкий, с йодным крестом на ягодице. Прямое нарушение человеческого и мужского достоинства. Так, где тут какой-нибудь плед? А, вот, на кресле… Да, вот так уже лучше.
Долго стояла, всматриваясь в его расправившееся от боли лицо. Красивое мужское лицо. Широкие брови, высокие скулы, волевой подбородок с ямочкой. Потом вдруг стыдно стало, будто тайком подглядела то, что не следовало. Отступила на шаг. Вздохнула, провела взглядом по комнате. Да, запустение тут порядочное. Немного прибрать бы. И мокрой тряпкой надо по мебели пройтись, пыли много. И пахнет пылью.
А может, сначала что-нибудь поесть приготовить? Продукты какие-то найдутся в холодильнике, интересно? Да и Луша, наверное, голодная. Кстати, что-то совсем ее не слышно…
Луша так и лежала под столом на кухне, положив голову на передние лапы. Дышала часто и сипло, высунув язык. Наверное, за хозяина переживает. Говорят, собаки такие вещи особенно остро чувствуют.
— Луша, он спит, не переживай. Ему сейчас хорошо.
Присела на корточки, неловко изогнувшись и почему-то стараясь глянуть ей в глаза. Луша снова задышала тяжело, заскулила, отвернула морду.
— Понятно, не хочешь со мной общаться… А хозяин твой, между прочим, вчера сказал, что ты в меня влюбилась! Так что давай, соответствуй, не подводи его! Ой, ты же, наверное, голодная? А у меня для тебя гостинец есть! Погоди, сейчас принесу.
К выложенной перед носом сахарной косточке Луша осталась равнодушна. Не желала из чужих рук брать, а может, вообще от стресса аппетит потеряла. Но через пять минут издала тот самый странный звук, будто всхлипнула. Выползла из-под стола, деликатно ухватила зубами косточку, потащила в комнату. Распластавшись около дивана, где спал хозяин, принялась выгрызать из нее мясо. Не по-собачьи аппетитно, а будто так надо было.
— Ешь, ешь. Хочешь, еще дам? Или тебе много сырого мяса нельзя? Может, лучше бульон сварить? Нет, лучше овсянку на мясном бульоне… Знаешь, у нас на работе одна тетка вредная есть, так она своей собаке все время овсянку варит. Еще и накидает туда всякой дряни, представляешь? Морковку, яичную скорлупу, морскую капусту, хлеб…
Она опять поймала себя на мысли, что разговаривает с Лушей вполне сознательно, с искренней доверчивой интонацией. Так же, как Павел вчера. И еще подумалось — надо бы выяснить завтра у Тани все нюансы про собачью еду… Да и человеческую еду надо бы приготовить. Павел проснется, ему очень даже не помешает.