Слезы и молитвы дураков
Шрифт:
— Так-таки на всех? — удивился Ардальон Игнатьич-
— На всех… Разве с людьми иначе договоришься?
— Верно, — буркнул ошарашенный Нестерович. — С людьми надо по-людски… Я уже тоже по-еврейски немножко калякаю… А ты издалека путь держишь?
— Смотря чем его мерить.
— Верстами, — сказал урядник.
— Я никогда не мерил свои пути верстами.
— А чем?
— Расстоянием от бога и до бога…
— Это Ардальон Игнатьич, наш урядник, — представил Нестеровича Ицик.
— Я так и думал, — сказал человек в ермолке. — Все урядники
— А ты кто? — сделав вид, что он не заметил ехидства, осведомился Ардальон Игнатьич.
— Разве урядникам важно, кто мы?
Ардальон Игнатьич остолбенел.
— А что же им, по-твоему, важно? — выдавил он.
— Где мы? С кем мы? За что мы? — вежливо объяснил человек в ермолке.
— Где вы, положим, ясно… на лесосеке у Фрадкина… С кем вы — тоже… в сей момент с Ициком… Остается узнать, за что вы…
— Но сказав, за что я, я отвечу, кто я…
— Вот именно, — ухватился за его ответ Ардальон Игнатьич.
— Но я и сам не знаю, кто я…
— Как же так? — скривился Нестерович.
— Пока мы живы, никто из нас не знает, кто мы… Только червь до самой смерти знает, что он червь. Только корова знает, что корова.
— А человек?
— Человек не знает. Полжизни был человеком и превратился в червя, полжизни был червем, а в конце стал человеком. И тот, кто говорит, что так не бывает, никогда не войдет в царство божье, — закончил пришелец.
Нет, нет, он совсем не похож на помешанного, подумал Ардальон Игнатьич с обидой, но и на разумного тоже не похож. Так кто же он? Кто?
— Кто ты? — терпение Нестеровича было на пределе.
— Кто? — пришелец на мгновение задумался, посмотрел на Ицика, на лесорубов, размахивавших тяжелыми острыми топорами, как будто среди них искал ответа, и вдруг заговорил по-древнееврейски: — Я облекаюсь в правду, и суд мой одевает меня, как мантия и увясло. Я глаза слепому и ноги хромому, отец для нищих, и тяжбу, которой я не знал, разбираю внимательно. Сокрушаю я беззаконному челюсти и из зубов исторгаю похищенное.
— Что он намолол? — повернулся Ардальон Игнатьич к Ицику. — Переведи. По-тьмутаракански я не понимаю.
— Он сказал о себе словами Иова.
— Какого еще Иова? — сердясь на свою беспомощность, спросил урядник.
— Которого господь поразил проказою от подошвы ноги его по самое темя.
— Вы мне голову не морочьте!.. Пусть ответит по-простому, по-нашему.
Но человек в ермолке молчал.
— Документ у тебя имеется? — обратился Ардальон Игнатьич к пришельцу.
— Нет, — сказал пришелец.
— Придется тебя под стражу взять… До выяснения личности. Понял?
— Понял, — кивнул человек в ермолке. — Но нет для меня оков и тюрьмы, из которой я бы не вышел.
— Поживем — увидим, — бросил Ардальон Игнатьич и приказал: — Иди!
— Отпустите его, — заступился за человека в ермолке Ицик. — Хватит с него и тех оков, которыми сковал его всевышний.
— Всевышний всевышним, а порядок должен быть, — отрезал Нестерович и подтолкнул пришельца в спину.
Пришелец лениво
— Стой, — прикрикнул он на пришельца. — Снимай свою хламиду!
Пришелец вздрогнул, недоуменно уставился на своего конвоира и медленно, как бы сдирая с себя кожу, снял одежду.
— И бечевки давай!
Человек в ермолке нагнулся и вытащил из башмаков расползшиеся волокнами шнурки.
Ардальон Игнатьич перевязал ими рукава балахона, сделал из него что-то вроде мешка и, ежеминутно нагибаясь, стал бросать туда добычу.
— А ты чего? — ровно и радостно дыша, обратился он к пришельцу.
Человек в ермолке смотрел на урядника, и в его печальных, озаренных нездешним светом глазах сверкали неуловимые искорки насмешливого, но восхищенного согласия.
— Собирай!
Пришелец затравленно огляделся, отыскал взглядом гриб, шагнул к нему, подсек и, держа его, как налитую доверху чарку, понес к Ардальону Игнатьичу.
— Это мухомор… поганый гриб… ядовитый, — беззлобно сказал урядник. — Собирай вон те… лисички… дед мой Порфирий их еврейскими называл… потому как никогда не червивеют… Только с корнем не вырывай!
Человек в ермолке, не привыкший к такой работе, вскоре устал, опустился на колени и стал переползать от одной стайки грибов к другой.
Когда балахон был набит битком, Ардальон Игнатьич сказал:
— Лукерья Пантелеймоновна суп грибной сварит, угостит тебя… А потом… потом, — Нестерович не знал, что потом с пришельцем делать. — Эх-ма! — вздохнул урядник. — Выбрал бы ты, приятель, другой уезд!..
— От каждого урядника только это и слышу: «Выбрал бы ты, приятель, другой уезд!» Но где он на земле, этот другой уезд? Где?.. Вся земля, от края до края, один уезд!.. один и неделимый, где у бога документ требуют, с гербовой печатью. А печать эта самая — у дьявола.
Сбитый с толку Нестерович пригнал пришельца в местечко и, снедаемый дурными предчувствиями, запер его в хлеву вместе с буренкой и свиньями.
XIII
Даже смерть матери не примирила прыщавого Семена с отцом.
Поминальные дни — шиве — полагалось бы вроде отсидеть вместе, а они горевали врозь, каждый в своей комнате, и Морта металась между ними, не зная, кому больше угодить.
Стряпала она на двоих, но еду каждому приносила в отдельности, не задерживаясь, стараясь заняться чем попало, опасаясь лишних вопросов.