Слишком смышленый дурачок
Шрифт:
Миновав недовольно зыркнувшего на меня капитана, я запрыгнул на борт. Быстро снял пиджак и замер, не решаясь оставлять его, а точнее то, что находится в кармане, в ненадёжном месте. Так что в трюм сиганул вместе с пиджаком, сунув ценную ношу в канатный ящик.
Обстановка в трюме была даже хуже предполагаемой, потому что капитан привлёк к работе Гордея. Вот уж с кем мне не хотелось бы ссориться.
– Где тебя носит?! – тут же вызверился на меня Чухоня.
Очень хотелось в ответ сказать, чтобы спросил у капитана, но предпочёл промолчать. Да и вообще, за последние пару минут сумел переосмыслить поговорку о том, что молчание –
Разгрузку закончили где-то через полчаса, но не успели толком передохнуть, как сверху опустился поддон уже с деревенскими товарами. Тут были и кипы шкур, и мешки с орехами, наверняка вполне себе обычными, а не голубыми. Особенно тяжко было с бочонками, в которых плескалась медовуха.
Наконец-то и загрузка осталась позади. Едва вниз спустился последний поддон, как загудели механизмы машины и захлопали по воде лопасти колёс. Похоже, дядька Захар действительно не имел ни малейшего желания задерживаться в деревне. Понять бы ещё, по какой причине, но почему-то была уверенность, что пояснять что-либо, да и вообще разговаривать со мной, капитан захочет нескоро.
Как только раскидали последний поддон, я вытащил из ящика пиджак и по лесенке выбрался на палубу. Мы уже отошли от пристани, на которой, кроме старосты, стояла ведунья и прижимавшаяся к ней нахальная девчонка. Казалось, что сейчас Виринея помашет мне рукой, но я тут же понял, что это было бы с её стороны крайне неразумно. А разумения у ведуньи хватит на десяток таких, как я.
Кстати, насчёт предположений о настроении капитана я ошибся. Заметив моё появление на палубе, он вышел из рубки и уставился на меня тяжёлым взглядом:
– Чего от тебя хотела ведьма?
Было желание поправить его насчёт неправильного термина, но я опять сдержался, радуюсь, что это получается у меня всё лучше и лучше. Ответил, старательно выбирая слова попроще:
– Не знаю. Спрашивала, кто такой, откуда.
Капитан явно не поверил и, зло прищурив глаза, уточнил:
– А не врёшь ли ты мне, Стёпка?
– Я? – для достоверности сделал большие глаза и, мотнув головой, добавил: – Не.
– Что «не»?
– Не вру, дядька Захар.
Опять не поверил. В голове возникла идея, но не факт, что разумная, хотя скормить ему хоть что-то всё же нужно, иначе своими сомнениями он действительно может дойти до крайностей. Изобразив мучительный мыслительный процесс, я вдруг весь просиял и сказал:
– Она сказала, что видела меня в этом, как его…
– В видении? – проявил прозорливость капитан, и я тут же всем своим видом выразил восторг:
– Да, точно! В увидении.
– Ага, вот оно как, – задумчиво произнёс капитан.
Кажется, получилось. Я дал ему пищу для размышлений, которые меня касаются лишь опосредованно.
О, ещё одно красивое слово! После пояснений ведуньи новые знания не настораживали, а поднимали настроение, которое особо-то можно и не скрывать – что с дурачка возьмёшь, радуется каждой мелочи.
Да, ведунья права, и мне придётся старательно изображать из себя недоумка. Тяжко придётся, зато на ушкуе есть отдушина в виде общения с Гордеем. Будь он менее нелюдим, то даже с помощью дощечки мог бы поделиться
Одним из недостатков моего нового состояния было то, что всегда хочется свежих впечатлений. Красоты озера уже немного приелись, и бездумно пялиться за борт больше не хотелось, разве что решая какую-то задачку. Зато пока ещё не освоенный язык манил, а его сложность лишь раззадоривала.
Похоже, Гордей не сильно обиделся за то, что пришлось на время покинуть свою уютную норку, да и моё желание научиться общаться с ним напрямую тоже смягчало механика. Обучение шло почти до самого вечера. Временами я отвлекался, чтобы подкинуть дров в топку, это и было моей платой за науку.
Нас снова прервал Чухоня, который сунул голову в люк и недовольно заявил:
– Пошли готовить катапульту. Опять Данилка у штурвала. Как пить дать сядем на мель.
Спорить я, конечно же, не стал и побежал на подмогу ушкуйнику. Мы замерли у катапульты, внимательно наблюдая за тем местом, где из озера вытекала река. Я так и не понял, почему капитан не хочет заночевать на просторах Погоста, где можно отойти подальше от берега. Терпеть любопытство становилось всё сложнее, поэтому рискнул задать вопрос Чухоне и сделал это почти шёпотом, чтобы не услышали в рубке:
– А почему не ночуем на озере?
– Вот ты дурачок, прости господи, – пусть и с недовольной рожей, но ушкуйник всё же ответил. – Нечисть ведь какую воду не любит?
– Какую? – поддержал я игру старика.
– Текучую. А в озере вода стоит. Там и мокриц полно, и всяких других тварей. На Бобрике тоже не сахар: берега близко и кто угодно может запрыгнуть, но вода там текучая, и капитану так спокойнее.
Пока я слушал пояснения ушкуйника, «Селезень», пыхтя и виляя задом, как дородная торговка, всё же протиснулся в реку Бобрик. Даже не сели на мель, что вызвало уважительное хмыканье старого ушкуйника. Впрочем, пока не доберёмся до Припяти, нам ещё не раз придётся поработать с катапультой, потому что некоторые мели не сможем преодолеть, даже если у штурвала встанет опытный дядька Захар. Впрочем, и сейчас не стоило расслабляться, ведь ещё предстоит пересечь затон, в котором на нас напал водяной.
«Селезень» прошёл между обширными зарослями камыша, и, когда выбрался на открытую воду, мы увидели посреди большого разлива одинокую лодочку и сидевшего в ней мужика. Чего от него ожидать, было непонятно, но капитан не всполошился, так что и мне не стоит нервничать. Когда подошли ближе, в потускневшем свете уже ушедшего за верхушку леса солнца стало видно, как незнакомец поднёс к губам какую-то дудку, и над водой разлилась плавная, даже какая-то тягучая мелодия.
Не скажу, что меня вот прямо начало клонить в сон, но захотелось присесть на станину катапульты, подпереть голову кулаком и, закрыв глаза, просто слушать завораживающие звуки. Пыхтение паровой машины и шлепки лопастей немножко мешали, но мелодия спокойно проходила сквозь лишние звуки, давая возможность всем желающим насладиться её красотой. Больше отвлекали неугомонные мысли, тут же подсунувшие идею, что дудочник тут старается не ради любви к искусству. Он явно пытается как-то повлиять на водяного.