Слова на букву М
Шрифт:
ь самыски с рективами плексом й Мориарти неспеша выгружал из а унжноудь в обход его.е здаь
–
– То, что обычно называют любовью уместно и обнаружимо как раз только в поэмах...
– А смерть - неоспоримый атрибут жизни.
Холмс стиснул зубы и уставился в блокнот, подбирая третье слово для прощальной записки. Сломанный резец он предпочёл бы выслушиванию подобных речей, безусловно неумных, но при этом почему-то очень содержательных и кажущихся важными вопреки своей вопиющей неактуальности. Спасибо, что хоть будто бы угроза промелькнула...
– Здесь так трудно говорить.
– Может, вам лучше тоже что-нибудь написать?
– Если одолжите бумагу и карандаш.
– Две минуты. ............................................................ Пожалуйста.
Мориарти приблизился, взял с камня блокнот, заложенный на чистой странице, присел на корточки и стал черкать что-то левой рукой.
Внешне он походил на поэта Шелли, если бы тот дожил до сорока с лишним лет, частично облысел и превратился в мизантропа. Его правая скула была интригующе намазана дешёвой пудрой, скорее всего маскирующей синяк: под глазом тоже припухло...
Дописав, он выпрямился, протянул Холмсу закрытую книжку.
– Кому передать?
– Это вам. Удачи, - бросив эту фразу, Мориарти сорвался с места, разгоняясь, побежал к краю пропасти - и за край, три шага-прыжка сделал уже в пустоте, а затем полетел вниз. Последовавший
Образ гения преступного мира безудержно рушился под действием неведомых сил, пока человек, снискавший столь ужасную репутацию, падал под действием силы земного притяжения. Ледяной клокочущий кипяток принял его уже мокрого до нитки и полумёртвого от страха и отчаяния. Мощный водоворот сначала вверг его в темноту, прижал к дну, потом выдернул обратно в бурлящий и ревущий свет, оттолкнул к каменистому берегу. Сам он не видел возможности близкого спасения, но вмешался некто, словно дежуривший у смертоносного омута и нырнувший, едва всплыла суконная клякса профессорской спины.
– Ты что, позорник, вообще не умеешь плавать?
– прозвучал словно с заснеженной вершины голос, трудноузнаваемый из-за мнимого двадцатикратого эха.
– Умения летать с него вполне достаточно, - возразил кто-то другой над самым ухом.
– Сколько пальцев?
– на фоне размытых розовых пиков протянулась чёрная пятерня без большого. Всё ещё неспособный говорить, Мориатри повторил жест.
– Аллилуйя! математик с нами!
– бодро констатировал молодой мужчина, в котором падший во всех смыслах профессор наконец узнал Илая Тайфера, торгующего в разъезд медикаментами, мелкими измерительными и оптическими приборами и попутно шпионящего для большинства европейских государств.
– Ты молодчина, Джей, - говорил его товарищ, вытирая Мориарти каким-то пледом, словно ребёнка после купания, - Тебя назвали в честь утопленника, утопленник в тебя инкарнировал, но ты переломил карму.
Этого второго, собственно и вытащившего его из воды, профессор идентифицировал как Дэниела Дарвела, человека без определённых занятий, бродягу, везде умеющего устроиться. Если Трайфер словно сошёл со страницы Мопассана, то Дарвел казался героем сочинений Фенимора Купера или Роберта Стивенсона.
Мориарти откашлялся, проморгался, осмотрелся и собрался что-нибудь произнести, но сверху послышались выстрелы, и все трое обратили взоры к злополучному обрыву. Тайфер приставил к глазам новейший бинокль, Дарвел растянул старинную подзорную трубу, Мориарти надел свои бронированные очки.
– Кто это там?
– спросил первый о несчастном, прижавшемся к скале, едва державшемся на хрупком уступе.
– Шерлок Холмс, - ответил профессор.
– Он сыщик?
– Он умник.
– Мыслитель?
– Нет. Мыслители формулируют законы, которыми этот только оперирует. Бывают люди книжниками, бабниками, охотниками, лошадниками, а он вот умник.