Слово и дело
Шрифт:
В принципе, ничего страшного не произошло — не утвердили и не утвердили, есть другие композиции, которые группа может сыграть. Сава рассказывал, что у них иногда заворачивали песни под самыми разными предлогами — в основном, почему-то, сумским чиновникам не нравился репертуар белорусских «Песняров», которые сидели у меня в печенках за недолгое пребывание в Лепеле. Наверное, это была ревность к успехам вокально-инструментального ансамбля из соседней республики. Поэтому я не очень понимал расстройство Савы. Но он объяснил, и я едва не отругал себя за непонятливость.
Как и любой лидер команды музыкантов-любителей, Сава очень хотел прославиться. Вот
Моя «Сказка» могла вывести группу Савы практически в космос — по советским меркам, разумеется. Впрочем, он был реалистом, но рассчитывал остаться в истории как первый исполнитель этой песни, коммерческий потенциал которой распробовал ещё в первый раз. То, что потом «Сказка» уйдет в «Смеричку» или к Ротару — что ж, бывали неприятности и похуже. Но никто не смог бы запретить им играть эту песню всегда и везде и получать приглашения на разные концерты только из-за раскрученного хита — а это деньги и та самая слава, которой Саве так не хватало.
И вот теперь вся эта стройная конструкция будущего, которую он уже распланировал на несколько лет, разваливалась на глазах из-за упёртости и твердолобости местных комсомольцев. И мне надо было выручать приятеля, ведь «Сказка» была частью сделки, благодаря которой я играл в этой чертовой художественной самодеятельности не в одно рыло.
Узнав всё это, я попенял себе за забывчивость — в будущем про страшную советскую цензуру не вспоминал только ленивый, — а потом похвалил, что не поддался настроению, не ушёл из КГБ и не начал собирать свою группу. Иначе сейчас бы пел по ресторанам залитованную до синевы «Свадьбу». А это было не совсем то, о чем я мечтал в жизни.
— Сав, отставить портвейн, — я решительно убрал бутылку в холодильник. — Во всяком случае, на сейчас. Если всё получится, тогда и выпьем. Или что получше найдем, у вас тут хорошие магазины. Заявка у тебя с собой?
* * *
Идти прямиком в обком комсомола и давить на несчастных комсомольцев авторитетом и удостоверением сотрудника КГБ — самое глупое, что можно придумать в данной ситуации. Поэтому я потащил Саву в соседнее здание, где располагался обком партии. Уточнив у вахтера, что товарищ Макухин всё ещё обитает на третьем этаже и находится на месте, я решительно двинулся знакомым маршрутом.
— Ты уверен, что надо так? — спросил Сава перед самой дверью заведующего отделом науки и будущего секретаря по идеологии.
— Убежден, — как можно тверже ответил я, хотя внутри меня разрывало от противоречия.
Мне дико не хотелось оказываться в долгу перед Макухиным, но я надеялся, что тот по природному добродушию этот долг никогда не востребует. В принципе, у меня были все основания для этого.
— Товарищ Маку… он занят! — секретарша не успела выбежать из-за своего массивного стола, а потому я спокойно открыл дверь и вошел в начальственный кабинет.
Саву я оставил в приемной — прикрывать себя с тыла от разъяренной фурии.
— Что такое? — раздался недовольный голос Макухина. — Лида, я же говорил, что у меня… а, Виктор! Ты по делу или как? У нас тут с товарищем Козыревым важный разговор…
Секретаря
— Иван, а так даже лучше! — воскликнул я, протягивая руку.
Деваться им было некуда — мы обменялись рукопожатиями. Козырев даже представился.
— Так что случилось? — нетерпеливо спросил Макухин.
— Да вот такое дело. У молодых талантливых авторов в обкоме комсомола песню завернули, — нажаловался я и выдал им заявку с текстом.
Сначала записку изучил Макухин, потом он подвинул листок Козыреву, который её прочитал, шевеля губами. Потом они посмотрели друг на друга, и я поспешил вмешаться, пока они не уверовали в непогрешимость комсомольцев.
— Вообще никакой крамолы, сам лично проверял! — сказал я.
— Хм… — Козырев снова подвинул к себе листок. — А что им тогда не понравилось?
— Вот это сравнение, — я бесцеремонно подошел к нему и ткнул пальцем в последнюю строчку. — Хотя это всего лишь литературный оборот, они даже у Шолохова и Симонова есть.
Я, разумеется, не знал, были ли у этих писателей связанные с храмом сравнения, и память «моего» Орехова тут пасовала, но я был уверен, что хоть какие-то «литературные обороты» можно найти даже в книгах из школьной программы. Поэтому старался говорить как можно тверже, не допуская ни одной трещины, в которое могло вклиниться начальственное сомнение.
— Действительно, — на этот раз листок подтянул к себе Макухин. — У нас тут в городе пять церквей, две действующие, а уж по области… И заворачивать хороший текст из-за такой малости? Перестраховываются они, перестраховываются.
Он неодобрительно покачал головой.
Несмотря на положительную — в целом — реакцию с его стороны, я видел, что Макухин тоже перестраховывается и скидывает окончательное решение на более старшего по должности товарища. Мне, в принципе, было всё равно, кто из них завизирует заявку Савы, но Козырев устраивал всех. Если дело дойдет до разбирательств — а это если и случится, то очень не скоро, — ему будет всё равно в своей Полтаве, там как с Дона — выдачи нет, а жалобу из Сум сразу же выкинут в мусорное ведро. Макухин же в этом случае может делать круглые глаза и кивать на предшественника, а мы с Савой вообще просто рядом стояли.
Козырев всё это тоже понимал, но не торопился, набивая себе цену.
— А что, хорошая песня? — спросил он.
— Отличная, — я улыбнулся.
— Иван, а ты что скажешь? — Козырев повернулся к своему будущему наследнику.
Тот понял его вопрос правильно.
— Виктора я знаю, — небольшое преувеличение не помешает. — Он в нашем управлении КГБ служит, заместитель Трофима Павловича. Временный, прислали на укрепление из Москвы, но товарищ Чепак о нём отзывался хорошо. Так что, думаю, мы можем ему поверить.