Случайному гостю
Шрифт:
И еще — на особой полочке — круглобокий армянский кувшин с узором из пористой глины особого персикового обжига — в ладонях объемный и всегда теплый, как человек.
В кувшин по праздникам наливают доверху «кадарку» или «бычью кровь» для взрослых, и когда я его беру, округлого, в руки — по-чему-то становится щекотно-стыдно и горячо в животе.
В торце комнаты, напротив окна, наш с Витей и Нелей письменный стол — он из розового дерева и сверху крыт зеленым сукном, когда-то был крыт.
Его, жестоко пострадавшего в некоей коллизии, в своё время возродил из пепла неутомимый дядя Костя.
В столе две тумбы — глубокие ящики, с медными плашками
Несмелые пятна света касаются полированной поверхности шифоньера — полированного румынского дефицита семидесятых, и мутно гаснут на темной боковине огромного дубового дредноута напротив — старого, еще австрийского гардероба.
На нем я вечно исполняю акробатические трюки в поисках непонятно как там оказавшихся: «желоной кавы в шаром боняке» [80] , клубков красной и синей шерсти, кошелька из «церы» [81] , спиц, «тлустой, кухенной» книги с застежкой, очочника, «маленкой пуделки з-пуд хербаты [82] , нет, не такой — иди пошукай ешче…» и прочего.
80
зелёного (не жареного) кофе в серой кастрюле
81
кожи
82
коробочка из-под чая
Так навсегда и осталось неразрешимой загадкой — как все эти вещи попали на шкаф?
В коридоре опять раздается всхлипывание и шморганье. Проснувшаяся, одетая, оттёртая и совершенно ничего не помнящая Вика с растерянной улыбкой говорит, глотая окончания слов:
— Ой, тётя Лена, спасибо, ой, а ведь ничего не болит, ой — я себя чувствую по другому… Там точно — все в порядке?
— В порядке, в порядке, — устало говорит бабушка. — В марте жди дочку.
— Ой, тётя Лена, — пищит Вика. — Я теперь, я… они все у меня!
— Молчи… — сурово говорит бабушка, — молчи обо всем, а то я и не знаю, куда она дальше пойдёт.
Вика шуршит дутой курткой, видно, что молчать ей не хочется.
— Ой, — рассеянно говорит она.
— На все добре, — отвечает бабушка и выталкивает Вику на галерейку. Щёлкает замок, Викина тень плывет вдоль окон.
— То я мушу [83] говорить «ой», — устало произносит бабушка. — Какая в ней злая воля, неадекватна…
Я придвигаю стул и лезу на шкаф.
83
и должна
…В этом шкафу все время происходит движение. Иногда он скрипит, а иногда откровенно громыхает барахлом. Шкаф, в
По ночам, если прислушаться, можно услышать тоненький смех или попискивание, а также нечто похожее на топот, от него шкаф еле заметно раскачивается. В самые глухие ночи, а особенно в волчьи месяцы, из шкафа доносится плач — очень горький и безнадёжный, иногда можно услышать и рычание — это Вакса сердится на шкаф и выражает свои чувства голосом. Потом она кашляет, все-таки в её возрасте рычать так долго трудно.
Внутри шкафа мне еще ни разу не удавалось обнаружить ничего интересного — только шмотки и коробки, пара старых чемоданов и мелкая рухлядь. Даже моли в нем нет и не было.
Тётя Женя подозревает во всем мышей. Лично я ни разу не видел ни одну плачущую мышь, да и смеющуюся тоже, а топот и посейчас кажется мне не совсем мышиной особенностью…
Тем не менее, тётя Женя отбрасывает любые иные толкования и борется с предполагаемыми мышами истово и неустанно.
В ход идут различные комбинации ядов, мышеловки и Вакса. Вакса недолюбливает шкаф и при непосредственной встрече обдает его или рычанием, или ледяным шипением, то есть презрением. Яды бесследно исчезают, что наводит меня на мысль о том, что в шкафу отрава превращается в драже и маленькие мыши собирают его в наперстки. В мышеловки попадается сама тётя Женя, когда навещает пальто, куртки и коробки с обувью, причём создается впечатление, что мышеловки ползают по шкафу и забираются вверх — в карманы пальто или в сапоги в коробках, а шкаф по-прежнему хихикает и трясётся в темноте.
Я придвигаю стул и лезу «на шафу». Пальцы привычно ухватываются за балясинку, ногой я упираюсь в вырезанную на передней стенке звезду с восемью лучами, потом в ананас, и вот я наверху. Здесь лежит специальный поисковый фонарик, он очень старый, но все еще ярок и его свет можно делать красным, а можно зелёным — это трофейная немецкая штука.
Щёлкнув выключателем, я несколько раз провожу лучом по кипам сваленных на шкафу вещей: здесь и целый ящик пластинок, и связки учебников, рулоны старой клеенки и коробки с мулине, и еще какие-то подозрительные мешки и мешочки. Коробка с цветной бумагой лежит поверх кипы отрезов. На коробке, в мутноватом луче фонарика, сидит маленький мышонок в красном колпаке, вокруг него игриво поблескивают пылинки.
— Привет, — робко говорит мышонок. От неожиданности я чихаю.
— Дай тебе Бог крепкого здоровья, — продолжает он.
— Спасибо, — говорю я. — А ты кто?
— Я Непослушный, — грустно отвечает мышонок. — Поэтому в шляпе…
— Так значит, есть еще и послушные? — озадаченно спрашиваю я.
— Их большинство, — отвечает мышонок и поправляет свой красный колпачок.
— Мне бы коробку с бумагой, — говорю я после минутного молчания.
— Да-да, пожалуйста, — торопливо говорит мышонок. Он слезает с коробки и аккуратно прыгает по рулонам ткани и учебникам.
Я протягиваю руку и беру коробку. Мышонок внимательно смотрит на меня агатовыми капельками глаз.
— Мне пора, — говорю я мышонку.
— Жаль, — отвечает он тоненько. — Я думал, мы поиграем.
— Но я тороплюсь, — виновато говорю я. — Приходи попозже, когда я лягу спать.
— Мне нельзя уходить далеко от замка, — говорит мышонок. — Лучше ты приходи, но только не приводи Хищника-Помощницу.
— Не знаю даже, о ком ты говоришь, — отвечаю я.
— Ну как же, она часто спит тут с тобой, в эти ночи нам не разрешают покидать башню…