Случайному гостю
Шрифт:
— Сстарые шшштучки, — шипит дымом улыбающийся рот. — Погоди, щщщенок, власссти Сстарухи конец.
— Не факт, не факт, — говорю я одубелым языком и ставлю в Печати последнюю точку.
Зеркало — вновь: старое, небольшое, поцарапанное зеркало, всё в кровавых точках, словно в правильно расположенных брызгах; огонь в колонке гаснет, лампочка перестает трещать и гудеть, я сажусь прямо на мокрый пол, и из уха у меня стекает что-то горячее, а сердце тяжело бухает где-то у ключичной ямки.
Дверь в ванную открывается беззвучно, на пороге стоит бабушка, в английской юбке и зелёной блузе, ворот
— Но-но-но, — говорит бабушка, подбирает подол юбки и присаживается рядом, негромко звякают ключи в кармане — Тихо-тихо-тихо, — бормочет она. — Боль прогоню сейчас, не плачь. Даже глаза не закрывай. Покажи мне то ухо.
Я сползаю боком, неловко, прямо на плитки пола, и жестокость недавней улыбки разрывает мне сердце.
— Боюсь я, бабушка, с такой болью вы не справитесь, — говорю я и понимаю, что плакать не могу. — И слёзы у меня забрали! — кричу я и в ярости бью по чугунной львиной лапе, подпорке для ванной. Бабушка проводит по моей щеке ладонью — рука её пахнет табаком и «Быть может», я чувствую её Дар, знаю, что ей снилось ночью, и не вижу больше ничего. Ничего. Только свет. Боль проходит, сердце возвращается на место, от крови в ухе и на пальцах не остается и следа.
— Пока справляюсь, — удовлетворенно говорит бабушка, — с болем, с горем, та не с тобой. Ты вышел из-под контроля. Абсолютно.
Щёлкнув коленкой, она встает и протягивает мне руку.
— Ну сдайте меня в макулатуру, на «Анжелику», — слабо говорю я и начинаю подниматься.
В этот момент в проеме двери появляется сияющий Витя:
— Я отнёс Зембам сахар! — торжествующе произносит он. — Килограмм. И она нашлась!
Бабушка супит брови и подозрительно смотрит на меня. Я, осторожно переступая, воробьиными шажками плетусь в кухню, дальше в бабушкину комнату, и мне печально.
— Пуговица! — радостно оповещает присутствующих Витя. — С батника! Голубенькая! Она была в банке.
— Власьне! — вступает бабушка. — И баньтык, и банка, и нервы мои — всё на местах! Тишина! Вигилия! Спокуй. Иди уже, старче. Она прикручивает в колонке газ и подталкивает меня в сторону кухни. Я слышу, как в тёти-Жениной комнате Витя тайно включает телевизор. Паспарту кричит: «Проделки Фикса!!!».
Он даже и не догадывается, куда делись некогда солдатики из набора «Ледовое побоище» — серые, оловянные, гладкие. Как их Витя искал потом! Даже завязал веревочкой ножку стулу. И нашел — заботливо спрятанный бабушкой набор «1812» — красный и торжественный, получил подарок на день рожденья на две недели раньше. И сам был весь вечер — красный и торжественный, несмотря на мои рассказы про «оловянную чуму»…
— Лесик, — мягко сказала бабушка, дотащив меня до дивана в своей комнате. — А ты вильготный, то есть то… влажный!
— Это оттого, что вода мокрая, — сказал я и начал расстегивать пуговицы. Пальцы покалывали иголочками остаточной боли, так бывает, если долго гуляешь без перчаток.
Бабушка прошлась по комнате, дала мне полотенце, нашла на этажерке сигареты, закурила, присела на кровать и оказавшись на одном уровне со мной, произнесла совсем сиропным голосом:
— А за тобой гонялась Охота…
— Я так рад! Страх как счастлив, — сказал я и снял мокрые брюки. — Вот хочу я знать, почему за
Бабушка встала и пыхнула дымом в сторону.
— Цель мелкая, — проговорила она и поправила невидимку надо лбом.
— Ну Вакса не такая уж и крошка, — буркнул я, сворачивая носки в мокрый комок. — В ней много внутренностей.
— А как ты знаешь? — медоточиво спросила бабушка.
— Дар! — неубедительно пискнул я. Бабушка сделала круглые глаза и раздавила окурок в пепельнице. В комнату устало вошла обозначенная Вакса, волоча за собой длинный черный хвост. Она запрыгнула на бабушкину кровать и, кратко мяукнув, разлеглась у подушки.
— Так. Там всюду пошпортано, — сказала бабушка. — Убирайся. Я отдохну. Прилягу. Позднейше жду для разговоры.
— «Это шифровка…» — тускло подумал я, выбираясь из бабушкиной комнаты.
Словом «убирайся» бабушка обозначала процесс одевания, а «пошпортать заналежне» — значило хорошенько убрать.
Опасливо высматривая Охоту, погоню и другие порождения дымных ночей, я прокрался мимо ванной в нашу с Витей комнату. По ногам дуло. У порога входной двери что-то блеснуло, я обернулся — всё та же прихожая; крашеные в вишнёвый половицы, домотканый коврик, рождественник на окошке, чуть приоткрытая форточка для них…, колышется занавесочка — «фиранка». Всё.
— Это все усталость. Мерещится, — облегченно подумал я. И стоило мне развернуться в сторону комнаты — ноги мерзли, все-таки зима и холод, и сквозняки, несмотря на печку и батареи — как краем глаза заметил; перед дверью вновь что-то блеснуло… Так глухо и давне — словно нехотя.
«Надо бы разобраться, — подумал я. — Собирать будет некому», — мелькнула ехидная мысль, и я потрусил в комнату одеваться.
Оделся я очень быстро, хотя судороги то в ногах, то в пальцах заставляли меня сипеть от боли.
Витя обнаружился в соседней комнате у телевизора. Вообще-то я искал анальгин. Безмятежный, как майское утро, Витольд лицезрел австралийский мультик по телевизору и приторачивал к батнику «однайдённую» голубенькую пуговичку.
Вокруг него стайкой вились они — Гости, примеряясь, по-видимому, к иголке.
— Витя, — сказал я шепотком, — в Вигилию не шьют…
— Я, — лучась счастьем, сказал Витя, — не шью, я пришиваю…
— Тем хуже для тебя, — быстро сказал я. Гость высокого роста, с плохо различимым, словно скошенным лицом, обернулся, насколько это было возможно для призрака, и глянул мне в глаза; он уже было совсем примерился к синей ниточке… Я дунул в его мерцающие прозрачным серебром глаза и выхватил у Вити иглу.
— Холодное железо, — предупредил я Гостя. — Даже если ты предок…
Витя перекусил нитку на весу и надел батник. Пуговицы до конца он не расстегивал и любую рубашку надевал через голову.
— Ты, Лесик, тут с бабушкой совсем чокнулся, — самодовольно произнес он, выныривая из ворота. — Вот с кем ты сейчас говорил?
— Если б ты знал, ты б испугался, — сказал я и намотал нитку на иглу, она стала похожа на кокон.
За окнами день превратился в декабрьскую мглу совсем.
Издав высокую ноту, творение австралийских аниматоров завершилось. Витя, пропрыгав по комнате на цыпочках, выключил телевизор.