Случайному гостю
Шрифт:
— Про лошадь это ты зря. Поверь, — произнёс Гость.
— Не поверю, — буркнул я. — Ни за что. Свисти-свисти…
— Я повторяюсь, — сказал Гость, — и ведь не по своей вине. Отдайте мне дитя и зеркало, и я уйду. Мне здесь тягостно, и всё, тут у вас, меня не слушает.
Кузина Сусанна оторвала от жакета следующую пуговицу.
Тишина смотрела на нас прозрачными глазами голодной своры.
— Ну, у меня нет времени столько молчать, — сказал всадник. — Мы, в конце концов, не в Афинах. Я найду способ побеседовать…
И он дунул во флейту. Как по команде, бабушка и Сусанна заткнули уши, я последовал их примеру. Вакса
— Некоторые из мусчин в роду тозе обладают этим даром, — прошепелявила Яна.
— А твой отец, Лесик, обладает… обладал? Ведь он всё-таки девятый сын? — спросил Гость, тщательно протирая салфеткой камень перстня. В красных искрах рубина мне почудилась угроза. Уткнув нос в чай, я проигнорировал вопрос. Бабушка произвела некое движение, словно хотела передать мне что-то, Гость взмахнул салфеткой, и бабушка вновь погрузилась в неестественное спокойствие.
— А твоя… мама? — продолжил расспрашивать Гость. Запах розмарина становился все явственнее.
— Мы тут все владеем кое-чем, наследственным, — сказала тётя Зоня и хихикнула.
Кузина Сусанна подпрыгнула вместе с венским стулом и уронила кусочек яблока прямо на парадную бабушкину скатерть.
— И что это означает? — спросил Гость хрипло.
— Мы можем привадить, — продолжила тётя Зоня, всё так же странно хихикая. — Так, мама? Только ненадолго, на полгода где-то — почти как набойки. Бестолково так.
Гость еще немного потёр камень перстня. Салфетки он, не стесняясь бабушки, бросал под стол.
Тут заговорил Витя, по обыкновению приглушая голос:
— Это вы, — спросил он, — сдуваете в воду с палубы?
— Не совсем, — польщённо ответил Гость. — Раньше, да. Раньше в кораблях была душа. Теперь — одно холодное железо.
Еще одна салфетка, кружась, упорхнула под стол.
Настал черёд тёти Жени.
— Все Дары разные, у кого какой, — я хочу сказать, мама говорила — у каждого свой. Некоторые пленяют, а некоторые освобождают, — она потёрла висок. — От всего. Кое-кто из наших, — сказала тётя Женя, — запросто лишает собеседника воли и заставляет подчиниться своему желанию, любому, да. Мама говорила мне, она рассказывала, это называлось Узы, потому что тебя путали… спутывали… опутывали. А наша пра… пра… пра… ну, в общем, мама говорила, её звали Анаит. Так она могла начисто лишить человека памяти, ну и способности соображать, способности говорить, ума-разума в общем — такое вытворяла с мужиками… мне мама рассказывала; так вот этот дар назывался «Выдох», и для полного «выдыхания» из чьей-то головы всех мыслей ей надо было только особенно так глянуть, пальцами щёлкнуть, ну и сказать пару слов, мама говорила — старых, и дунуть в кулак. Она, в общем, много чего могла. Правда, мама?
— Да. Вы, женщины способны на многое, — рассудительно сказал Гость и упёрся тяжким взглядом в кузину Сусанну. — Можете ослепить человека, — сказал он. — Или сделать его глухим, или отнять у него речь. — Да что там речь! Принадлежащее ему по праву…
Его слова явно не произвели впечатления на старую даму, она самодовольно ела вайнэпфель, аккуратно разрезая его на дольки.
— Но ведь это совсем никуда не годится! — возмутился Гость. — Я тут распинаюсь, даже и угрожаю, а она и глазом не ведет. Где вас
— Как что называется, и что несёт с собой, я рассказывать не буду, — сказала вдруг Неля, угрюмо глядя в тарелку. — И не просите…
— Ох, милая барышня, право, не тревожьтесь. Про это проклятое племя я знаю всё или почти всё, — ответил гость и смахнул с рукава невидимую пылинку. — Это я так — дразню Хозяйку. Ведь важны только её слова. Остальное звуки.
Тётя Зоня свела губы в нить и подёргала себя за мочку уха.
Неля с размаху бросила вилку, та звонко стукнула о фаянс. Вакса прижала уши.
— Я не могу не разговаривать, — умоляюще сказала Неля, жалобно глядя на бабушку, — совсем не могу молчать. Вот скажите, — подалась она к Гостю, — чем вы занимаетесь?
— Вообще или конкретно ныне? — кисло спросил всадник.
— В целом, — хмуро уточнила Амфмисбена самотна.
— Травлю. Вместе с собаками… — равнодушно сказал он.
— И всё? — удивилась Неля.
— Догоняю, похищаю, — продолжил Гость, — вытряхиваю душу и бросаю.
— Как это типично для мужиков… — вздохнула тётя Зоня и дёрнула себя за ухо ещё раз.
Воцарилось молчание. Гость повертел в руках флейту.
— Ну что же, — сказал Гость. — Вижу, добровольного согласия не последует…
Он поднялся. Росту в нём было более двух метров, тьма была его плащом, погибель перевязью, в руках у него оказался Рог, а флейту он сунул под плащ.
— Уже уходите? — светски осведомилась тётя Женя. — А я собралась нарезать дыню.
— Ничего не поделаешь, — сказал Всадник. — Пошли, малец.
— Кого послать? — лениво спросил я. — И куда?
Вместо ответа Гость протянул мне руку. Цепочка у меня на шее завибрировала и стала нагреваться. Гость посмотрел на свою руку, потряс ею и красиво приподнял одну бровь.
«Надо будет запомнить, — мелькнула у меня мысль. — Шикарно выглядит». И я подёргал бровью.
— Я позабыл, — сказал вкрадчиво Всадник, адресуясь Неле. — Ещё я сею рознь.
— Розы? — переспросил, высовываясь из-за материнской спины, Витя. — А я слышал, их са…
И гость протрубил в Рог. В нос мне ударил запах крови, а горло сдавила судорога. Очень злая судорога. Яростная.
«О-о-о. Ссора, — подумал я, — кровная. Какие старые чары».
— Отдайте, Хозяйка, — опершись руками на стол, попросил Гость. — Что вам стоит? В конце-концов, это всего лишь щенок и стекляшка. Или мне забрать кого-то другого? Других? Опять?
— И вправду, мама, — вдруг сказала тётя Зоня, — решайся. Чего мы все должны…
Бабушка повернулась к столу спиной. Было видно, как она силится поддёрнуть рукава.
— Мама! — тётя Зоня перешла на крик. — Я тебе говорю, ответь! Или ты опять за своё? Делаешь вид… — она поднялась: опухшая, вся в красных пятнах, с истончившимся от злости ртом, растрёпанная. — Ты решаешь свои вопросы за наш… за их… За мой счёт. Я тут всегда как сирота, — тоненько крикнула она. — Всю жизнь купалась последней, — она высморкалась. — В холодной воде… А всё маме, всё бабушке, всё Вите — а вы, девочки, подождёте… А бабушка-то, мама, умерла, и прабабушка умерла, и мальчики все твои умерли, — прохрипела она в бабушкину спину. — Всё детство оставляла им горбушки: «А вдруг, — говорила, — а вдруг…» А не вдруг! Всё, пропали… любимчики. Тю-тю… Ждала она! А мы — полусироты, живы! — она вцепилась в скатерть. — И в холодной воде всю жизнь здесь, в обносках!