Служили два товарища... Трое (повести)
Шрифт:
Передо мной совсем маленький белобрысый мальчонка в ватнике, подпоясанном ремнем.
– Войди, обсохнешь, - деловито советует он, осмотрев меня с любопытством, и пропускает в переднюю.
– Маша, - кричит он куда-то в темноту, - к нам командир приехал.
Из глубины квартиры выкатывается шарик. Это Маша, увязанная платками. Ей лет шесть.
– Ребята, - спрашиваю я, - в соседней квартире живет тетя Вера? Не знаете, где она?
– А у нас вода из крана бежит… А тетей нет, они дружинницы, - сказала Маша.
– Молчи, - отстраняет ее мальчик.
– Тут к нам приходит Вера - водопроводчик.
–
– Большая, - вмешивается Маша, - ей стукнуло… Пятнадцать лет ей стукнуло, мама говорила.
– А где ваша мама?
– На заводе, - с гордостью говорит мальчик, - мать у нас теперь важная, начальник.
– Вот зажгут электричество и придет, - перебивает Маша.
Я отправляюсь в домоуправление. Управдома нет, он будет поздно. Какая-то бабушка, дежурная, вяжет чулок. Она из разбомбленного дома и никого здесь не знает. Тогда я решаю подождать соседку, возвращаюсь к ребятам, и ребята, довольные, вводят меня в комнату. В комнате полутемно, пахнет дымом, холодно, стоит кабинетная мебель темного дуба и детские железные кроватки. На ломберном столе чернильница и белый лист.
– Это Витька палки пишет, - щебечет Маша.
– В школу готовлюсь, - не без самодовольства, баском говорит Витька.
– Так ты же еще маленький, или ничего?
– Не понимаете, а военный, - вмешивается Маша, - ему сейчас в самый раз, он от блокады ростом маленький.
– В самый раз, - соглашается Витя.
Мы сидим и разговариваем о войне и самолетах, потом я снова завожу разговор о Вере. Но это не помогает, потому что, на мое несчастье, в доме не то жили, не то и теперь живут четыре Веры и нет никакой возможности в них разобраться.
Я достаю еду из своего чемоданчика, и Маша приходит в неописуемый восторг. Потом мы затапливаем времянку клепкой от бочки, пахнущей солеными огурцами, путешествуем на кухню за водой, кипятим чай. Едим колбасу и конфеты, и Маша говорит, что у нас сегодня чей-то день рождения, раз такой обед, только она не знает чей. По соседству с книжным шкафом бойко поскрипывают кухонные ходики, и время бежит, бежит мое драгоценное время.
Маша, поев, засыпает, счастливая, и даже артиллерийский налет где-то рядом не производит на нее, как и на Витю, ни малейшего впечатления.
– Вы посидите, а я поработаю, - говорит Витя и, высунув кончик языка, старательно принимается за палки, искоса посматривая на меня.
Время бежит, я хожу по комнате, посматриваю на заколоченное фанерой окно, в которое вставлен крошечный кусочек стекла, почти такой, как листок тетради, и вижу чистое, ясное, темнеющее небо.
– Ребята, - говорю я, - сейчас вернусь, - и выхожу на улицу.
В домоуправлении управдома все еще нет, и бабушка связала изрядную часть чулка.
Дождь словно чудом перестал: тихо, пахнет глубокой осенью; ясное-ясное небо, и в нем одна ранняя колючая, омытая дождями звезда. Вполне летная погода.
У меня неприятно холодеет в груди, но что же теперь делать? Я смотрю на дверь Вериной квартиры. Там по-прежнему висит замок. Возвращаюсь к ребятам, жду. Мы еще раз выясняем с Витей военное положение, Маша спит. Потом приходит мама Маши и Вити. И я почти ничего не узнаю о Вере, кроме того только, что она теперь в армии, стоит под городом, а где - кто ее знает; что соседка с концертной бригадой в поездке в части; она, мама Маши и Вити, переселенная из-под Кировского
Я прощаюсь с Витей и его мамой, оставляю свой адрес на всякий случай для Веры, оставляю часть того, что я вез с собой, Вите и Маше и уношу много соболезнований и прекрасных пожеланий их мамы.
«Стоило ехать, ишак?» - говорю я себе на улице и храбро утверждаю: да, стоило. Я теперь знаю, что она жива, точнее - совсем недавно была жива, в армии, комната запечатана, ключ у управхоза, как удивительно много я знаю.
Отправляюсь в комендатуру отметить командировку. Здесь, как обычно, изрядно народу, приезжающим и отъезжающим выписывают по аттестатам. Разговоры о делах на фронте, о ночлеге, пахнет махоркой, ваксой, тускло горят и мигают лампы, а за окном нежное небо и ярко светят звезды.
Из комендатуры я шагаю в наш флотский автобат. Машины уходят на рассвете. Мне отводят койку, жесткую как камень. За стеной оказывается камбуз, и ночлежникам приносят пшенную кашу в котелке. Но есть не хочется, я ложусь и думаю о Вере, о бессмысленной поездке, о чистом небе, в котором хорошо летать. У меня обидно много времени для неприятных размышлений. А у окна на высоте второго этажа осыпается рябина. Чудом на ней уцелели кисточки пунцовых ягод, ночью она стучит потихоньку в заклеенную форточку. На рассвете выяснилось, что машины отправятся в полдень - ждут каких-то бензозаправщиков из ремонта. Мы выезжаем только в обед, добираемся под вечер, и тут страшная новость обрушивается на меня.
* * *
Было несколько боевых вылетов. В первом Калугин сел на вынужденную и поломал подарок уральских металлургов.
Сеня Котов подробно рассказал мне об этом полете. Он был очень взволнован, но старался изобразить всю картину по возможности точно.
– Перво-наперво вас нет, товарищ старший лейтенант, ну, хоть и сам отпустил, а все же очень неприятно. С кем полетишь, если мы всегда с вами?
– Сеня с сожалением развел руками.
– Так это он похаживает, а через тридцать минут вылетать. Сердитый - не подступись. Ходит перед землянкой - то ему не так, это не хорошо, и чую: он и себя и вас мысленно костит, товарищ старший лейтенант. Ох, чую! На все корки, аж пыль столбом. И я его, да и вас пробираю, не так, чтобы очень, но все-таки, по справедливости! Вы уж меня простите, - извинился Котов.
– Ну, вскоре капитан решает, что лететь надо без вас - ничего не поделаешь. И вижу, начинает он уже одного себя утюжить. «Это все я виноват, - говорит командир нашему адъютанту, - дружба, нежности, уступочки, романы, а долг собакам под хвост!» - В этом месте Сеня Котов сокрушенно покачал головой.
Мне ясно представилось, как добрейший Вася Калугин расхаживает по мокрой осенней траве у землянки и понемногу наливается яростью и Сеня Котов старается не попадаться ему на глаза.
И вот последние минуты перед вылетом, командир принимает решение. Из штурманов свободен только новичок Ярошенко, хороший парень, старательный, но не нюхавший огня и, главное, не знающий района.