Смертельная печаль. Саби-си
Шрифт:
Логикой той, что понятна Богу.
Остановлюсь, огляжусь и скоро
Вдруг понимаю времени бег.
Ты уже не моя.
Так хорошо, как прежде,
Больше не будет нам вдвоем.
Что же случилось со счастьем нашим?
Оно оказалось столь мимолетным.
Но память не хочет забыть
Минут любви,
С тобой проведённых.
Я собираю мыслей силу
И обращаюсь к Тому,
В чьей воле помочь.
Всевышнего призываю на помощь,
Прошу – услышь, дай силы
Справится с болью – потери её.
Как бы все не случилось в жизни,
Как бы боль сильна ни была моя,
Помнить нужно мне бесконечно,
Что на все есть Воля Твоя.
Господи, не покидай меня,
Все остальное мне выносимо
Если знаю, что рядом Ты.
Теперь же спустя долгие годы мне все стало понятным. Мое чувство было столь огромным и всепоглощающим, таким острым и сладостным, что я начал забывать о главном, о чем забывать никогда нельзя.
В этом мире никого нельзя любить больше Бога. Как только ты об этом забываешь или, что еще хуже, не понимаешь этого вовсе, тебе об этом непременно напомнит судьба.
И напоминание это будет столь болезненным, сколь глубоко было твое беспамятство.
«Не сотвори себе кумира» – вот это как раз тот случай. Любишь ли ты до беспамятства своего ребенка, женщину, мать или вождя, что тоже возможно и, что я не раз встречал в этой жизни, ты рано или поздно прозреешь. Только прозрение это будет очень болезненно. Ты должен понять, что это всего лишь люди, и им никогда не стать тем, чем является для тебя Создатель. Никому из них не заменить Его и не дать тебе того, что дает Он. Никому из них не дано любить тебя так, как любит Он.Глава 7 Возвращение сына
Моя песня была лишена мотива,
но зато ее хором не спеть.
Не диво, что в награду мне за такие речи
своих ног никто не кладет на плечи.
Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
И. Бродский
«Уважаемые пассажиры, у секции номер два начинается регистрация пассажиров, вылетающих рейсом 4112 в Магадан».
По зданию аэровокзала прозвучал голос неведомой мне девушки-диктора.
Красивый голос, подумалось мне, интересно было бы ее увидеть. Соответствует ли красота голоса ее внешности?
Когда три с лишним года назад я прилетел во Владивосток на военном Ил-76 мне казалось, что мой отлет отсюда так далек, что он так несбыточен, как если бы я думал о своей пенсии. А вот и пришел этот день. Да еще к тому же я также сильно не хочу улетать отсюда, как когда-то не хотел оставаться.
Очень хорошо помню тот день. Как шедшие нам на встречу по аэродрому «дембеля» и «годки», улетающие неизвестно куда, кричали нам: «Эй, сынки, вешайтесь, мы ваших девок поехали…»
Не знаю, было ли это кому-то обидно слышать, но мне точно – нет.
У меня на гражданке девушки не осталось. Так получилось, что в то время я ни в кого влюблен не был. Как, впрочем, и теперь.
Зарегистрировавшись и сдав свою фирменную спортивную сумку с подарками и дембельским скарбом в багаж, я налегке вышел на улицу. Подышу напоследок приморским воздухом.
Здесь во Владивостоке в это время еще очень тепло, а как там меня встретит мой Магадан.
Да и душно мне в здании. Одет-то я не по-летнему. Приготовился к ранней Магаданской зиме.
На мне морпеховский бушлат и офицерская пилотка. Неуставные ботинки и офицерские брюки. Если нарвусь на патруль, будут неприятности. Форма одежды у меня явно не соответствует уставу. Ну да ладно, не прятаться же мне от них после трех лет службы. Авось, и не разберутся: «кто где и кто чей».
Ну вот, только вспомнил о них, и они тут как тут.
Вижу, как, заметив меня, от противоположного угла здания двинулись в мою сторону трое военных. Так, офицер, капитан, и двое сержантов, все «сапоги», и то неплохо. По нашивкам, как будто связисты. Подходят, я спокоен, даже не стал застегивать бушлат. Мы приветствуем друг друга.
– Товарищ главный корабельный старшина, предъявите Ваши документы.
На вид капитан вроде мужик не злобный, говорит неспеша, еще молодой совсем. Лет двадцать пять на вид. Может, и не станет придираться к форме одежды. Я протягиваю свой военный билет и дембельское предписание.
– Слышь, старшина, ты бы народ не смешил, сними «тошнотика».
Один из сержантов заметил выглядывавший из-под бушлата значок парашютиста-отличника.
– Во-первых, не старшина, а главный корабельный старшина. Во-вторых, это не «тошнотик», а знак парашютиста-отличника.
Капитан, слушая нас, внимательно изучал мои документы.
– Ты сержант не прав, извиниться тебе надо. Главстаршина на этот знак все права имеет. Номера части твоей раньше не встречал, но по первому ВУСу вижу; водолаз-разведчик, из ПДСС флота?
Сержанты переглянулись.
– Можно и так сказать.
– Ну-ну. – Капитан отдает мне военный билет. – А вот с формой одежды все же давай разберемся. То, что пилотка офицерская я не спрашиваю, на дембель едешь – простительно. А вот бушлат или застегни, или сними. Пока еще тепло совсем. А то расхлябанно выглядишь. – Он кривит лицо. – Не красиво. Когда самолет?
– Да зарегистрировался уже, иду на посадку сейчас.
Я снимаю бушлат, и оба сержанта меняются в лице, увидев на фланке медаль.
Капитан о ней, конечно, прочел. В военном билете лежит удостоверение о награждении.
– Ну, давай, брат, передавай привет Магадану, я там послужил чуток. На сопке. Хороший город, правда, холодный. – Он протягивает мне руку. – Небось, там уже зима?
– Может быть и уже. Часа через три-четыре узнаю.
– Смотри не попадись по прилету в комендатуру. Там она больно злая.
Я поворачиваюсь к сержантам.
– Ну что, сержант, ты подумал над своим поведением?
– Извини, не прав я был. Счастливо долететь.
Я улыбаюсь, протягиваю им руку.
– Ну, бывайте и вам счастливо дослужить.
Иду на предполетный досмотр. В очереди пытаюсь высмотреть знакомые лица. Но никого, как назло.
Поболтать бы с кем, может, не так тоскливо будет.
Ох, как не хочется мне улетать. Казалось бы, радоваться должен. Служба закончилась, дома родные ждут, а я с сожалениями прилечу.
Скоро я оказываюсь в самолете.
Смотрю в иллюминатор. Какая тоска, ком подходит к горлу. Когда еще сюда залечу, когда увижу Владик и Русский. Ох, как же мне не хочется улетать. Опять подумалось, почему я не родился во Владивостоке. Не судьба, как говорится. Ну, ничего, сейчас прилечу и с головой в учебу. Все проходит, все забывается.
– Уважаемые пассажиры, мы начинаем наш полет. Просьба ко всем, пристегнуть ремни безопасности и привести спинки кресел в вертикальное положение, – объявила борт-проводница.
«Так, ну её-то лицо, я увижу. Нужно оценить соответствие красоты голоса и лица».Вот мой институт. Когда я последний раз тут был, которого числа? В мае, нет, точно, это было в июне. И с тех пор прошло уже три с половиной года. Да, теперь конец октября, значит, три года и пять месяцев. Посмотрим, что же изменилось за это время?
Я вхожу через главный вход, иду по коридорам, заглядываю в учебные классы, лекционные залы.
Да, пожалуй, изменений не много, те же краски, те же запахи, те же выражения лиц.
Все осталось по-прежнему, вот только я уже другой.
Почему я так раздражен, почему зол. Что происходит, я не могу себя почувствовать прежним, юным и беззаботным пацаном, закончившим школу и пересевшим за институтскую парту. Неужели груз трех лет так давит на мое сознание.
На первом курсе я помню себя совсем другим. Сколько оптимизма и надежд на будущее, куда все это девалось.
Мне только двадцать два года, а я уже рассуждаю как сорокалетний муж.
Возможно, я знаю, в чем дело. Эти три года были для меня очень непростыми, мне приходилось выживать, а им всем на это наплевать. Они тут резвятся, «тащатся», «кайфуют», эти мои сокурсники. Им еще невдомек, что все может быть иначе. Понимать то, что терять можно и в этом возрасте. Терять людей – близких и дорогих.
Пройти рядом со смертью и разминуться на метры. Быть униженным самому или видеть унижение соседа. Отмахиваться кулаками, чтобы этого не случилось. Да, мне будет не просто найти с ними общий язык.
Если я так думаю, то это будет очень не просто.
Эти мои обиды на весь белый свет мне нужно забыть. Отпустить прошлое и научиться жить настоящим. Они все меня не поймут, а заставлять их меня понимать – безнадежно.
Пусть мой опыт и чувства живут во мне так глубоко, чтобы никто из них не мог понять, что же у меня внутри.
Мне просто нужно время, возможно полгода-год, и я научусь мириться с ними.
Я буду работать над этим и добьюсь желаемого.
Сейчас октябрь, к началу учебного года я опоздал, из своей группы никого не знаю. Попробую найти ее по номеру и расписанию.
Я пришел в институт в морпеховском камуфляже, бушлат оставил в гардеробе.
Под летней курткой на мне теплый «тельник», на ногах шнурованные ботинки. Зима в этом году ранняя, на улице уже лежит снег, но я все еще не переоделся в теплую меховую одежду.
Сейчас мне очень не хочется переодеваться в гражданское.
Мой камуфляж греет меня, в прямом и переносном смысле. Мне приятно все, что связывает меня с недавним моим прошлым. Каждый день, надевая его, я как будто вновь и вновь оказываюсь в привычной для меня обстановке, среди своих сослуживцев, на дорогом мне Русском острове. Мне приятно обо всем этом думать.
Какая уж тут гражданка. Я нашел нужную мне дверь. Лекция только началась, открываю дверь и вхожу в аудиторию. Вместительное помещение с длинными рядами столов, битком набито студентами. Сколько же их здесь, наверное, весь поток, человек сто или сто пятьдесят?
– Здравствуйте.
Я внимательно смотрю сначала на преподавателя, затем медленно осматриваю весь зал. В воздухе повисло молчание. Они все смотрят на меня, а я на них. Взгляд в ту минуту у меня был такой, как если бы я вновь смотрел на молодое пополнение у себя в части. И взгляд этот был, очевидно, жестким и недоброжелательным, если не сказать уничижительным. В общем, недружелюбным. Потому, еще месяца три никто из студентов не подошел ко мне поговорить или спросить о чем-то. Девушки вообще шарахались от меня по углам. Лишь две из них общались со мной с первого дня. В дальнейшем с обеими у меня были очень теплые, можно сказать, дружеские взаимоотношения.
– Вы Торопов, – меня отрывает от осмотра лиц голос преподавателя. – Ваша фамилия Торопов?
– Да, верно, моя фамилия Торопов.
– И Вы наш новый студент.
– Можно и так сказать.
Я очень хорошо помню этого преподавателя. Еще очень молодая женщина лет тридцати двух, может быть, тридцати пяти, весьма привлекательна, в небольших очках без оправы, которые ей очень шли. По-моему, она была кандидатом наук, кажется, математических. И на первом курсе у нас с нею сложились хорошие отношения.
– Что значит «и так сказать», а как сказать иначе?
Теперь уже она смотрит на меня внимательней. Верно решила, что я хам, и меня непременно сейчас же нужно поставить на место.
Ну ничего, я сейчас успокою ее.
– Иначе? Иначе – это не Ваш и не новый. Четыре года назад Вы мне объясняли, чуть ли не в этом кабинете, что преподаватель не должен считать студентов «своими». Иначе он попадает к ним в зависимость, а от этого падает качество преподавания. И я был одним из лучших Ваших студентов. Вы забыли.
Она с удивлением смотрит на меня, делает несколько шагов вперед, ко мне.
– Так это Вы. Да, теперь я вспомнила Вас. Извините, что не сразу. Но, не мудрено, скажу я Вам. Вы изменились за эти годы.
Она смотрит на меня с какой-то грустью в глазах. Как будто сожалеет о моем нынешнем виде.
– А Вы, напротив, совсем не изменились.
– Спасибо, – она по-прежнему смотрит на меня, но теперь с удивлением.
– Если позволите, я присяду.
– Да, да, конечно, присаживайтесь.
Приглядев себе место на предпоследнем ряду, я поднимаюсь и сажусь рядом с рыжеволосой девушкой.
– Привет, как дела?
Я говорю это тоном, не требующим обязательного ответа.
– Хорошо.
Она лишь на секунду смотрит на меня, затем сразу отводит взгляд. Голова ее втягивается в плечи, как будто она ждет от меня оплеухи.
– Ну и отлично.
Я достаю из своей папки тетрадь и ручку.
Почему же я так агрессивен к ним? Не могу себе позволить расслабиться и принимать все, как прежде, как когда-то на первом курсе.
Этот день и еще многие последующие я просиживал на занятиях с полным непониманием происходящего.
Зачем я здесь? Почему не там, не на службе, не в своей части?
Что сейчас движет моими поступками?
Какая-то инерция – что-то вроде «так надо», или это глубокая подсознательная реакция, понимание, что именно здесь и сейчас строится моя будущая жизнь.
Время, мне нужно время, и я во всем разберусь.
Понимания со своими однокашниками у меня так и не получилось. Все оставшиеся четыре года учебы ни с кем из ребят я так и не сошелся. Они с того дня смотрели на меня как на чужака.
Тем более, что в конце того учебного года произошел неприятный инцидент с моим участием.
Я, если так можно сказать, повздорил с двумя своими сокурсниками. А точнее сказать, избил их. А еще точнее, мне пришлось это сделать. Я был вынужден.
Никакого особенно разбирательства не было, дело замяли. Но все в группе после того случая уже смотрели на меня по особому. Не сказать, чтобы стали бояться или больше уважать – нет. Но, как говорят, стали шарахаться и воспринимать меня как воспринимают преподавателей. Человека, в чьем присутствии не поговоришь обо всем.
Произошло все это лишь потому, что я в нужный момент не смог или не захотел сдержаться. Находясь в учебной лаборатории еще с тремя нашими студентами, я стал свидетелем их разговора о службе в армии. О том, что в ней служат лишь дебилы, люди не умеющие думать и вообще «крестьяне».
Слушая какое-то время их «здравые» рассуждения, я наливался злостью. Потом подошел к одному из них, больше всех говоривших. Звали его Влад. Он был сыном начальника крупной автобазы.
– Это ты меня считаешь дебилом и «крестьянином»? – спросил я.
Он, усмехаясь мне в лицо, ответил, что не имел в виду никого конкретно. Я в этот момент уже вспоминал своих друзей, оставшихся на службе. И так мне стало за них обидно, что-то щелкнуло внутри и самообладание покинуло меня.
Глаза мои заволокло красным туманом. Первый удар справой пришелся точно в челюсть тому самому Владу. Он как-то безвольно осел, сложившись пополам. Как будто хотел присесть на стул, но его под ним не оказалось и оттого он падал до самой земли, почему-то вытянув руки вперед. Второй удар, с левой руки, догонял его дружка Славика. Но он прошелся вскользь «бороды» и не свалил его.
Один короткий скачок навстречу, и повторным ударом справа я уже точно достал его подбородок.
– Суки, я вас научу, как со мной разговаривать.
Я прижал его голову к полу своим ботинком.
Третьего из них мне достать не удалось. Он очень проворно скрылся за дверью.
Я огляделся и понял, что все кончено. Я как будто проснулся. Понял, что переборщил, перегнул палку, и в эту же минуту мне стало их очень жаль. Я стал их приводить в чувства, и Славика даже хотел прижать к груди, как вдруг подумал, как нелепо будет все это выглядеть.
Хорошо, что они быстро пришли в себя и ни у одного из них не было крови на лице.
– Ну что, ты понял, что так говорить нельзя, – обратился я к Владу.
Но он, видно, соображал еще плохо и только мычал что-то нечленораздельное.
– Ну конечно, бесспорно, понятно… – и что-то еще в том же духе.
Ощупав подбородки, я убедился, что челюсти их целы.
Помню, как в этот момент на меня нахлынуло чувство отвращения и сожаления за свой поступок. Мне стало понятно, что ничего я не решил, ничего никому не доказал, ничего не исправил, но лишь приумножил гнев и злость.
Зачем унижать и подавлять, а потом сожалеть об этом. Уж лучше не делать этого вовсе.
Но что же мне делать теперь? Не просить же у них прощения. Противно. Мерзко. Бессмысленно.
Мне захотелось поскорее забыть об этом.
– Давайте, «валите» отсюда, думать над своим поведением. Отправляйтесь по домам, – закричал я на них.
Так как их было трое, а я один, никто не предъявил мне претензий в их избиение. Но и забытся это не могло. Я стал чужим среди своих.
В тот вечер я пришел домой рано.
Отца долго не было, но я решил обязательно с ним поговорить об этом. Он пришел уже после девяти и сразу спросил меня, что случилось. Очевидно, нетерпение было написано на моем лице.
– Отец, объясни, что происходит. Откуда во мне эта агрессия, эта злость на всех меня окружающих. Почему я не могу почувствовать себя прежним? Как с этим бороться, что предпринять? Меня тошнит от их разговоров, от их желаний и поведения. От манеры держаться и рассуждать. Детский сад, вышедший на прогулку, веришь, отец? Мне стыдно и противно слушать их разговоры.
Я рассказал ему о сегодняшнем происшествии.
– Я понял тебя, сын. Ты думаешь, глядя на них, что судьба тебя наказала, а их балует. Что ты прошел свой круг испытаний, а они из него выскользнули. За то, что они этого не понимают, и, может быть, никогда не поймут. И оттого ты на них зол. Ну, а чего ты от них ждешь? Тебе что, нужно их почитание? Тебе нужно, что бы они перед тобой раболепствовали или всякий раз подчеркивали твое перед ними превосходство? Вряд ли тебе это нужно. Но, что тебе нужно? Подумай и ответь, себе ответь. И еще подумай о том, что ты сравниваешь свой опыт с их опытом. Думаешь, они это в состоянии оценить? Вряд ли. Попробуй сравнить себя не с ними, но с тем, чей жизненный опыт гораздо больше твоего. Поставь себя на их место и подумай, ты смог бы в этом случае «все понимать»? Все это можно определить гораздо проще. Твоя злость на них – это твоя слабость. Будешь сильным, значит, будешь снисходительным. К ним, к словам, к обстоятельствам. Умерь свою гордыню. Просто не думай, что ты лучше их, и все встанет на свои места. Если наставлять человека и при этом упрекать его в слабоумии, он никогда тебя не услышит. Научись понимать своих сокурсников, в конце концов, между вами не такая большая разница. Всего-то четыре года. Не опускайся до чужих слабостей, а помогай подняться до своих достоинств. Не противопоставляй себя им, не пытайся их ломать. Расположи их к себе, научи доверять тебе. Возможно, тогда они тебя услышат. Судьба каждому дает испытаний ровно столько, сколько необходимо. Тебе твои испытания, каждому из них – свои. И если ты думаешь, что твои более тяжки, чем их, ты глубоко заблуждаешься. Будь снисходителен к другим и требователен к себе. Поверь, рано или поздно они оценят это. Только не нужно делать это для кого-то, делай это для себя. Тогда тебе не понадобятся похвалы или, что еще хуже, лесть. Зная, что ты делаешь это для себя, ты будешь воспитывать себя, работать над собой, делать себя таким, каким хочешь стать. Ибо мы те, кем мы хотим быть. Наши желания, в конце концов, определяют нашу судьбу. А чтобы эта мысль не показалась тебе пустой и никчемной, я поясню, о каких желаниях я сейчас говорю. Это не пожелания себе сладкого пирога к празднику или новой игрушки, какой бы она ни была. Я говорю о желании, что остается с тобой долгие годы, желании на первый взгляд несбыточного, недостижимого, фантастического. Как если бы ты мечтал стать космонавтом или знаменитым актером. Но, все в нашей жизни случается, если только мы этого по-настоящему желаем. Желаем днем и ночью, на работе и на отдыхе, смотря телевизор или играя в хоккей. Думай об этом и непременно двигайся в этом направлении. Делай хоть и крошечные, но шаги навстречу своей мечте. И настанет день, когда ты поймешь, что ты уже бежишь к ней, и она уже видна на горизонте. Желание пройти сквозь годы, оставаясь самим собой, не изменив себе, своим юношеским представлениям о жизни, спустя и тридцать, и сорок лет, тоже достойное и не простое желание. А в том, что все достижимо в этой жизни я глубоко убежден. Хуже другое. Когда мы живем, не зная, чего хотим, чего желаем. Вот тут, действительно, впору переживать. Потому как это время уходит безвозвратно и бестолково. Сейчас тебе нужно отпустить ситуацию и просто учиться. Как можно меньше внимания обращай на окружающих тебя людей и больше смотри в себя. Разберись в себе, и проблем убавится. И учись, учись, отдавай свою энергию учебе, если что-то упустишь теперь, то будет очень сложно наверстать потом.
– Отец, объясни мне. Почему я ощущаю себя таким одиноким, таким непонятым. Ты правильно подметил, между нами такая небольшая разница в возрасте, а понимания нет. Может, дело и не в этом вовсе.
– Может, и не в этом. Возможно, всему причиной твой характер. Да и вообще трудно представить, чтобы у такого отца как я, был бы другой сын. Возможно, что в твоем характере отражается мое восприятие этой жизни. Я тебя воспитывал, и другим ты, возможно, стать и не мог. А мне всегда было сложно принимать эту мою жизнь потому, что я здесь точно чужак. Знаешь, как бывает в жизни иногда. Человек живет, но случается с ним какое-то несчастье, ну там авария или несчастный случай, и он прикован к постели. Неподвижен навсегда. Но жить как-то нужно, нужно мириться с судьбой, с болезнью, с обидой. При этом ничего уже исправить нельзя. В моем случае не все так страшно, но очень похоже. У меня есть вы, мои дети, ваша мать – моя жена. Есть этот дом, работа и охота с рыбалкой. Есть мои друзья, но… Но, тем не менее я всегда знал, что моя жизнь могла или даже должна была быть другой. Однако я с этим смирился и стал жить этой моей жизнью, научившись понимать и принимать ее со всеми положительными и отрицательными сторонами. Научись этому и ты. Далеко не все в этой жизни у тебя будет происходить так, как ты хочешь. Но жить все же придется дальше. Верно?
– Да батя, верно, придется.
После того разговора с отцом мне стало легко. На своих сокурсников я уже не смотрел как прежде. И на все происходящее вокруг стал смотреть более снисходительно, как будто со стороны.
Удивительно, но даже с нашими девчонками у меня отношения не завязывались. И, очевидно, именно по этому. Это моя снисходительность и тут дала о себе знать. Я на них смотрел как на младших сестер при полном отсутствии эротизма в общении.
Лишь с одной из них за все время учебы у меня были близкие отношения.
Та самая рыжая девушка, с которой я сидел в первый же свой визит в институт. Вот тебе опять – знак судьбы.
До сих пор не пойму, было ли ее отношение ко мне тем, что принято называть любовью, или это было что-то другое, что нынче называют половым влечение. Корявое словосочетание, хотя и верное по сути. Такое состояние, при котором взаимоотношения между мужчиной и женщиной лишены гармонии. Полной гармонии, иначе – это уже не гармония. Да, именно так.
В отношениях чего-то в избытке, а чего-то не хватает.
В моем присутствии она испытывала какой-то особый физический трепет.
Как будто набирала полные легкие воздуха, а выдохнуть не могла. Смотрела на меня вытаращенными глазами и часто моргала. При этом я видел, как у нее начинали трястись руки, а иногда и колени.
Не знаю, то ли я жалел ее в такие минуты, то ли просто испытывал интерес – что же будет дальше?
Мне казалось тогда, что это очень похоже на поведение молодой самки-львицы, перед самцом, то есть львом. Приходит время, которое заставляет ее трепетать перед видом особи противоположного пола. Но того самого, нежного и чистого чувства, называемого любовью, все же нет.
В итоге, видя все это, я не желая усложнять свою жизнь в институте еще и проблемами в, так сказать, личной жизни, я не старался поддерживать наши отношения. Был с ней внешне холоден и сохранял лишь товарищеские отношения.
Месяца три мы мало виделись, и я уже подумал, что все улеглось, забылось. Как вдруг, в один самый обычный вечер она зашла за мной в бассейн после тренировки, предложила прогуляться, проводить ее и пригласила домой, как бы выпить чашку чая. И как потом выяснилось, я был не готов к такому развитию событий. Все, что произошло потом, выглядело банально и довольно глупо. Она, переступив свой страх, бросилась в этот омут с головой.
А я, опасаясь уронить свое мужское достоинство, не смог ее оттолкнуть. Хотя с самой первой минуты в ее доме я твердо знал, что этого не хочу.
Я не хотел поддаваться ее нажиму только из чувства сострадания и уж тем более из желания посмотреть, что там у нее внутри.
К тому же в это время я встречался с одной из наших пловчих из бассейна.
Я понимал, нет, скорее чувствовал, ничего хорошего из этого не выйдет. Одна головная боль на долгие годы. Так оно, собственно говоря, и вышло.
Я сделал важный вывод для себя – не стоит создавать отношения, если в них нет искренности, особенно с чьей-то одной стороны. Когда они поверхностны с обеих сторон – все просто. Дело молодое, подружили и разошлись. Но если для одного эти отношения значат много, а для другого – ничего, «пиши, пропало». Будут и кровь и слезы.
Она оказалась очень хорошим человеком.
Порядочной, доброй, умной, воспитанной и многое, что еще было ей свойственно, но вот в чем дело – меня все эти ее черты не волновали. Как-то сразу я воспринял ее слабой и нежной женщиной. В те редкие ночи, что мы проводили вместе, она не сползала с моей груди. Будучи очень хрупкой, она залезала на меня с ногами, крепко обнимала и не отпускала до самого утра. Лежала на мне как на матраце.
Как малое дитя прижимается к матери в надежде укрыться от невзгод этого мира.
Всякий раз, лежа рядом со мной, она гладила и целовала меня. Ощупывала, как будто пыталась узнать, насколько сильно отличаются наши тела.
– Лешенька, какой ты красивый, мне страшно подумать о том, что я не буду обнимать тебя завтра.
– А ты не пугай себя. Завтра будешь, это я тебе обещаю.
– Такой ответ еще страшнее. Как будто ты говоришь, завтра будешь, а послезавтра нет.
– И послезавтра будешь. Но вот только на всю жизнь я тебе обещаний давать не буду. Договорились?
Она кивает, но не говорит «да».
– Лешечка, что это означает. Она водит пальцем по моему правому плечу. Эту наколку ты сделал в армии? Это дельфин?
– Не в армии, а на флоте. И это не дельфин, а белуха. Дружил я там с одной, – пытаюсь я пошутить, но, она шуток не принимает, а лишь хмурится с недоумением.
– А, что означают эти буквы – D.S.S.? Это по-английски?
– Нет, это латынь. Dum Spiro Spero. Пока дышу, надеюсь. Переводится приблизительно так.
– Лешечка, а что это все означает? – Она смотрит не в глаза, но на мои губы.
– Тебе это все интересно или ты вообще поговорить хочешь.
– То чего я хочу, я лучше тебе покажу, – и она впивается в мои губы.
Голова моя в тумане, но все же часть рассудка я сохранил, и несмотря ни на что, могу рассуждать трезво.
Я понимаю, как глубоко она провалилась, тормозов уже нет или, точнее сказать, они дымятся. В прямом и переносном смысле. А между тем мы действительно скоро задымимся.
Наверное, она просто настолько слаба, что не в состоянии контролировать свои эмоции и чувства?
Именно в этом все дело.
Я опять рассуждаю трезво.
Что я за человек, даже в такие минуты думаю. Что только за мысли в моей голове.
Мне же всегда хотелось встретить девушку, может быть, даже более сильную, чем я. В смысле духовно сильную. Человека, у которого можно было бы учиться и в чем-то даже подражать.
Но это явно не тот случай. Она по-прежнему боялась меня. Смотрела на меня, как кролик на удава. Я не давал повода подчеркивать наши близкие отношения ни в институте, ни на улице.
Дальше – больше. Или «чем дальше в лес, тем страшнее партизаны».
Чем больше она привязывалась ко мне, тем больше меня это пугало. А самурай не должен произносить слов: «я боюсь», «меня это пугает». Нельзя готовить себя к таким ситуациям даже в мыслях.
Но в один прекрасный момент я понял, что ее отношение ко мне зашло слишком далеко.
Я пытался поговорить с ней, но словесных объяснений она уже не воспринимала. Старался не посещать в институте совместных лекций, не появлялся в привычных местах. Она караулила меня у дома и названивала родителям. В общем, все это тянулось долго и мучительно. Из всего случившегося делаю для себя очень важный вывод – всегда делай лишь то, что ты считаешь нужным. По крайней мере, сам себя уважать будешь. Не иди на поводу у обстоятельств и научись говорить людям «нет». Как бы это тяжело ни было, научись.
Нельзя разменивать свою жизнь на мелкие чувства ложного стыда, обиды, жалости, мелкую ложь и никому не нужные глупые уступки. Если это не нужно тебе, то и ей не нужно. Иначе не бывать гармонии в отношениях двух близких людей.
Ну отвернулся бы я в тот вечер от нее, и что?
Предположим, подумала бы она обо мне плохо, может быть, даже очень плохо, например, что я импотент. Ну и что?
Сегодня бы так подумала, а завтра, увидев с другой, передумала. И все дело в том, что так устроена женская психология. До тех пор пока хорошего в отношениях с ними не было – все не так уж и плохо. Но уж если было хорошо или тем более очень хорошо, и это вдруг заканчивается, то все сразу становиться ужасно плохо, в том числе и то, что было хорошо. Именно потому, что было.
Если ты не искренен в своих поступках, если снисходительно принимаешь ее чувство, то уж лучше вообще не делать этого самого «очень хорошо».
А то потом поймешь, что человек-то хороший, и отказывать ему в общении вроде бы нельзя.
А чувства-то и нет. Вот тут мы и «приплыли».
Придется становиться плохим самому.
Как это ни парадоксально, но лучше или сразу не вступать в серьезные отношения, или совершить недостойный поступок, чтобы она сама от тебя отвернулась.
Да только это проще сказать, чем сделать.
Вот и ломай теперь голову, кто виноват и что делать.Глава 8 Беседа отца и сына
Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
И. Бродский
В мае 1985 г., когда уже во всю шел прибрежный вылов рыбы, меня внезапно вызывают к главному инженеру порта и сообщают, что завтра мне срочно необходимо вылететь в поселок Чайбуха. К тому времени, закончив Магаданский филиал Хабаровского политехнического института, я работал в инженерной службе Магаданского порта. В этом году ожидался большой подход горбуши, и весь рыболовецкий флот вышел в море. Одно из этих судов запросило на Магаданском судоремонтном заводе помощь в устранении неисправности. Судно потеряло ход и лежало в дрейфе в районе поселка Гижига. Для ремонта судна требовалась работа водолаза. Вот я и оказался этим самым водолазом. В экстренном порядке собрали все необходимое оборудование, и на завтра мы уже вылетали спецрейсом с 13-го км. В мае в Магадане еще достаточно холодно. По меркам, скажем, Владивостока это еще зима. Поэтому купание в такой воде не сулило ничего приятного, даже в сухом костюме. Вобщем, летел я туда не в радужном настроении. Отец с утра на нашей «Ниве» взялся отвезти меня в пос. Дукча к
Вылет рейса откладывался по метеоусловиям аэропорта назначения. Делать нечего, сидим, ждем. Домой не вернешься, вдруг объявят посадку. Старое одноэтажное здание аэровокзала, казалось мне весьма уютным. В нем я чувствовал себя почти как дома. Откуда у меня появилось такое отношение к нему не пойму. Может, с тех самых пор, как семнадцать лет назад, мне тогда было лет девять, довелось одному прилетать сюда из пос. Талон.
В тот год я заканчивал второй класс. Было начало апреля. В дни школьных каникул отец взял меня с собой на рыбалку. Не помню, почему так получилось, но однозначно – это была не моя инициатива. Ну не мог я поехать на рыбалку зимой, не помню за собой в те годы таких желаний, да еще в дни школьных каникул, когда ребята дома в хоккей гоняют.
Так или иначе, но оказался я вместе с отцом в пос. Талон – на квартире у Седого. Был ли это вечер или раннее утро, в это время года светает еще достаточно поздно, а темнеет рано. Но впечатления мои до сих пор очень остры – холодно, темно и, самое главное, ничего не понятно: куда идем, сколько еще идти и зачем. Отец сказал, что хочет показать мне зимнюю рыбалку. В таком возрасте против воли отца не попрешь. Вот и иду за ним. Сколько мы шли, не помню, но мне показалось, что очень далеко. Пришли, отец сразу начал бурить лунку на реке. Мне же сказал:
– Иди вон к тому дереву, за ним небольшой овраг. В нем с осени поленья напилены мной, про запас, – и махнул рукой в сторону. – Костер разожжем.
Я впотьмах не видел никаких деревьев, но спорить уже не стал и обреченно побрел в темноту. В моей голове блуждала мысль о том, что отец не отправил бы меня в опасное путешествие. Так что, очевидно, бояться мне нечего. Но чем дальше я отходил, тем страшнее мне становилось. Вот я уже не вижу отца, но еще вижу свои следы. Если что, я смогу найти дорогу обратно по ним, успокаивал я себя. И все же зачем он отправил меня одного ночью по пояс в снегу? Ему что, не жаль своего сына? А вдруг я потеряюсь? Вдруг на меня нападет росомаха или волк? И вообще, зачем он меня сюда притащил, чтобы я ему дрова носил? За спиной тем временем уже стояла темнота. Я долго не мог найти никаких деревьев. Оврага тоже явно нигде не было. Тут я споткнулся и кубарем покатился на дно какой-то воронки. Ну вот, наверно это и есть овраг? Снег засыпался мне за шиворот и в валенки, начал таять и сильно меня нервировать. Кроме всего прочего на дне оврага я не мог найти никаких поленьев. Наверное, я все же сбился с пути и попал не в тот овраг, перекопав весь снег, решил я.
Снег на шее таял, мороз крепчал, а дров не было. Тут остатки рассудительности покинули меня и из глаз потекли слезы. Я не рыдал, а выл. Тихо выл от обиды за все происходящее, таким нелепым оно мне казалось. Ну что я здесь делаю? Я ведь не хотел сюда ехать. Это все отец. Потащил меня сюда против моего желания. Теперь еще отправил за этими дровами. Тогда я не мог его понять, вот поэтому и обиделся на него.
Вылезать из воронки пришлось с другой менее крутой стороны. Вернуться совсем без дров я не мог. Раз уж прошел такой путь, то хоть что-нибудь, но принести нужно, решил я. На свое счастье нашел высохшее дерево и обломил несколько веток. Рассудив, что обойду овраг с правой стороны, до тех пор пока не набреду на свои же следы – тронулся в обратный путь, забирая все время чуть влево.
Сколько я в итоге ходил, мне показалось, что несколько часов. Подходя к реке, увидел на берегу горящий костер. Тут самообладание вернулось ко мне, и утерев слезы, я решил предстать перед отцом с невозмутимым видом.
– Вот твои дрова, – бросил к костру несколько сухих веток.
Отец никак не отреагировал. На костре уже закипал чайник. Приглядевшись, я увидел по ту сторону костра небольшую поленицу дров. Значит, за это время отец все сделал без меня. А может, и дрова у него были? Зачем же тогда меня отправлять в неизвестность? Подумал так, но ничего у отца спрашивать не стал. Обижен был на него. Мы еще долго сидели на реке у лунки. Что-то поймали, и, когда вернулись в дом Седого, я уже был таким уставшим, что не помню, как уснул. Засыпая, решил, что завтра ноги моей здесь не будет. Утром я категорично заявил отцу, что никуда с ними не пойду. Пусть он меня отправляет домой.
– Что зимой в лесу холодно, к мамочке в тепло захотелось? – явно иронизируя, спросил он.
Эту обидную иронию я уловил, и вчерашние впечатления от ночной прогулки снова вернулись ко мне. Из глаз потекли слезы. Вот я и высказал отцу все, что не сказал вчера. Выслушав, отец уже совершенно спокойно сказал:
– Тем более нам на реке нытики ни к чему, можешь возвращаться домой. Валентина, – отец обратился к жене Седого, – отвези его в Балаганное. Сегодня рейс в Магадан, посади.
Отец и Седой еще какое-то время собирались, затем вышли и, не попрощавшись, уехали. Часа через два мы с тетей Валей сели в автобус и поехали в соседний поселок Балаганное, где, как оказалось, был маленький аэродром. Купив мне билет и проводив до самолета, она дала мне в руки сумку и просила передать привет матери. Все было очень обыденно и не вызывало во мне никаких волнений. Самолет АН-2 легко набрал высоту и взял курс вдоль побережья, облетая гору Армань, на Магадан. Все время полета я, не отрываясь от иллюминатора, любовался пейзажами. Летели около часа. Скоро самолет начал снижаться и приземлился как раз в аэропорту 13 км.
До этого мне приходилось бывать в новом аэропорту Сокол на 56-м км. И попав в неизвестное мне место, я слегка разволновался. Выйдя из самолета, я все всматривался в лица встречавших в надежде увидеть лицо матери. Мне и в голову не могло прийти, что отец не предупредит ее о моем возвращении. Тетя Валя не смогла дозвониться к нам домой, и вот оказалось, что меня в аэропорту никто не встречал. Посидев с полчаса в зале ожидания в расчете на то, что мама может просто задержаться, я все же решил, что смогу и сам добраться. Выйдя из аэровокзала, я направился к дороге в надежде на автобусной остановке выяснить, куда мне ехать. Ведь в то время я даже не представлял, в какой стороне находится Магадан.
Но на остановке никого не было. Поразмыслив, я почему-то решил, что город находиться по правую руку от аэровокзала и остановился с этой стороны дороги. Как назло, не было ни пассажиров, ни автобусов. Местности этой я не узнавал, и опять начал нервничать. Почему все так сложно? Почему отец отправил меня одного? Как он мог бросить меня в такую ситуацию, все равно как в огонь. Обида переполняла меня, автобусы все не ехали, пассажиры не появлялись, слезы текли рекой. Я едва сдерживал рыдания и только тихо выл, опустив голову и спрятав нос в шарф, расстегнув верхнюю пуговицу пальто. Из рук я не выпускал сумку, переданную тетей Валей для матери. Тут мне все же улыбнулась удача, и к остановке подошла женщина. Услышав мои всхлипывания, она поинтересовалась, чего это я реву.
– Меня в аэропорту не встретили, а где город, я не знаю. Да и автобусы не ходят, – объяснил я, вытирая слезы.
– Город в другой стороне, – и она показала в противоположную от моего маршрута сторону. Тебе нужно перейти на другую сторону дороги и сесть в любой проходящий автобус. Они все приходят к «Восходу», знаешь это место?
– Конечно знаю, оттуда я легко доберусь домой.
– Ну вот и молодец, не плачь, скоро автобус придет, переходи дорогу, пока машин нет. Деньги-то у тебя есть?
– Есть.
Я поблагодарил женщину и через несколько минут уже сидел в автобусе.
Согревшись, сидя у печки, и окончательно придя в себя, я стал вспоминать, как я буду добираться от «Восхода» домой. Тут для меня все известно. Этой дорогой я много раз ходил с родителями и один. В то время наш город мне казался огромным, и такие переходы были для меня весьма внушительными. Но теперь, после этих злоключений в аэропорту все очень просто. Я легко найду наш дом. Главное, чтобы мама была дома. А если даже и нет, подожду ее у соседей. Мы въехали в город со стороны металлобазы. Когда с вершины я увидел раскинувшийся внизу заснеженный город, мне сразу стало легко. Страх и обиды мгновенно улетучились. Сделав несколько коротких остановок по городу, автобус подъехал к универмагу «Восход», и водитель объявил о том, что эта остановка конечная. Выйдя из автобуса, я легко сориентировался в какую сторону идти, и весь путь до дома уже прошел в отличном настроении. Добравшись домой и позвонив, услышал за дверью шаги и голос матери.
– Кто там? – спросила она, одновременно открывая дверь. Увидев меня, она только что не вскрикнула от удивления. – Ты? А где отец? Сынок, что случилось?
– Да ничего не случилось, – нарочито спокойно ответил я. – Отец меня домой отправил, а сам остался на Талоне.
– То есть как отправил? С кем?
– Ни с кем. Меня посадила на самолет тетя Валя. Кстати, она тебе привет передала, вот тут какие-то гостинцы, – и я вручил матери сумку.
– Они, что там с ума посходили. Мало, что отправили ребенка на самолете одного. Так еще и не предупредили. Почему они не позвонили? Ну отец вернется, я ему устрою разгон.
– Ну что ты мам, это я сам попросился назад. Мне там, на рыбалке, не интересно. А здесь каникулы, ребята, хоккей. Вот я отца и уговорил, чтобы домой вернуться. Ты его не ругай.
– Не ругать! Ты еще его выгораживаешь. Тоже мне, заступник.
Сейчас, когда мы с отцом сидим рядом, здесь в аэропорту, мне очень хочется напомнить ему о той истории. Интересно, помнит ли он тот случай, и какой разгон тогда ему устроила мать?
Но отец, устроившись в кресле, уже задремал, и будить его не хотелось. Да и как мне сейчас объяснить ему, что тот случай я очень часто вспоминал последние лет пять. Трудно мне передать словами то впечатление, что произвела на меня та история. Последние годы я ее обдумывал не раз. С некоторых пор мне стала понятна позиция моего отца ко мне как воспитателя.
Несмотря на то, что мне тогда было всего лет восемь, он этим своим поведением, показывал мне свою уверенность во мне. И в то же время давал мне понять, что за свои желания нужно отвечать. Я очень хорошо помню свое тогдашнее впечатление. Трудности в жизни существуют. Они неприятны, но их можно и нужно преодолевать. И более того, их преодоление приносит радость. Тогда еще я проникся к себе уважением за то, что сумел не потеряться и найти свой дом. Наверное, и себя я тогда нашел. Я понял, что умею быть сильным и волевым, несмотря на малый возраст. В тот день в моем детском уме появилось понимание того, что называется выдержка. Если есть проблема или какая-то сложная ситуация, то не следует сразу впадать в панику. Немного терпения, и ты непременно найдешь в себе силы с ней совладать.
Время ли и место сейчас говорить об этом с отцом. Любые мои слова о «глубокой признательности» будут звучать нелепо. В нашей семье это не принято. Воспитание, что называется, не позволяет.
«Пассажиры спецрейса, ожидающие вылета на Чайбуху. Вылет вашего рейса откладывается до 12-ти часов» – объявили по аэровокзалу.
– Ну, что сын, опять сидим-курим? – отец говорил тоном, как будто он и не спал секунду назад.
– Да, батя, а что остается. Может тебе домой поехать, ну что ты здесь весь день со мной просидишь?
– Да нет уж, посижу. А если рейс отобьют, что ты со всем своим скарбом на автобусе поедешь? Да и что мне дома делать?
– Ну хорошо отец, давай сидеть вместе. Скажи мне только, ты помнишь, как мы с тобой на рыбалку ходили на Талоне. Мне тогда восемь лет было. А потом ты меня еще на самолете одного отправил?
– Припоминаю. И что?
– Ты меня тогда еще ночью с реки за дровами отправил в лес, а когда я вернулся, у тебя уже и костер горел и дрова были? Ты мне теперь можешь объяснить, зачем ты тогда это сделал?
– Ну, ты, сын, вопросы мне задаешь. Это же сколько лет назад было? Семнадцать? Я точно-то и не помню. Наверно, воспитывал тебя таким образом, что-то донести до тебя хотел. Наверное, так.
– Что значит донести. А просто сказать об этом нельзя. Точнее, рассказать, объяснить это невозможно?
– Как же это можно объяснить. Как можно объяснить ребенку, что такое мужество, сила воли, характер. Эти понятия не надо разъяснять. Их надо воспитывать. Понимаешь разницу? Слово само по себе лишь пустой звук. И если человек не пропустит его через себя, не пожелает его принять, ты хоть заговорись с ним, ничего он не поймет. Знаешь, люди часто говорят: я не знаю, я не умею, я не понимаю. Так вот это означает лишь то, что они не хотят знать, не хотят уметь и понимать. Не хотят!!! А заставить их понимать может лишь жизнь или, иначе говоря, жизненная ситуация. Сложные ситуации воспитывают нас, заставляют нас работать над собой, становиться сильнее и мудрее. Последние годы я вообще сомневаюсь, что человека можно чему-то научить, если ему это не дано. В одно старой и мудрой книге написано: «Есть вещи, которые нам понятны сразу же. Есть вещи, которые мы не понимаем, но можем понять. Кроме того, есть вещи, которые мы не можем понять, как бы не старались». Иначе говоря, каждому своя мера понимания. Как бы тот или иной человек ни учился в университетах, как бы ни старался самосовершенствоваться, для него есть предел понимания. Это дар, и дается он с рождения. Одному столько, другому столько. Все то, что касается слов: «не понимаем, но можем понять» это и есть мой долг как родителя помочь тебе понять. Что-то ты и без меня сразу понял, а чему-то никто тебя не научит. Безусловно, сколько людей столько и мнений. И твое мнение может быть совсем не похоже на мое, но все же, мне кажется, в главном ты меня поймешь всегда. Ведь ты же мой сын. Я всегда воспринимал жизнь сложной. Возможно, что излишне сложной, но таков уж мой характер. Не надо думать, что все в ней можно понять, все просчитать. Она все равно найдет, чем тебя разочаровать. Не надо думать, что она у тебя одна, что жизнь дается только раз, это – глубокое заблуждение. Исключения все же случаются, и твой отец тому пример. Помни об этом. Сейчас мне уже шестьдесят пять, и я понимаю, что мне случилось прожить уже две жизни. Ту, что была до войны, и та, которой я живу теперь. Это настолько разные жизни, что порой я даже в своем сознании не могу их примирить. Но я верю в то, что когда-нибудь мне это удастся.
Мы еще просидели с отцом какое-то время в ожидании отлета. Когда его объявили, отец дождался, пока мы погрузим наши вещи на борт. Махал мне с улицы от забора, и в этот момент я думал о том, с каким желание я после командировки буду возвращаться домой. Мне уже сейчас хотелось видеть и отца и мать.
В Чайбухе мы пробыли почти неделю. Всю работу выполнили дня за два, но потом долго не могли вылететь обратно. То погоды не было, то бортов свободных. В общем проторчали там, по большому счету, несколько лишних дней зря. Жили в квартире пограничника, находящегося в отпуске, и любезно предоставленную нам начальником заставы. Питались в поселковой столовой, читали, ходили в кино пару раз, да на рыбалку.
К концу шестого дня нашего пребывания там, когда казалось, что мы не сможем вылететь и в этот день, с заставы прибежал вестовой и сообщил, что через пару часов с соседней заставы будет вылетать вертушка на Магадан и сядет на дозаправку в Чайбухе. Командир приказал посадить нас на этот борт и передал, что бы мы спешно собирались. Через час с заставы пришла машина и мы, загрузив в нее все наше оборудование, поехали на аэродром.
Мне тогда очень хотелось поблагодарить командира заставы за то, что он не забыл о нас и как только представилась возможность, отправил на большую землю. Но до заставы идти было далеко, а к вертолету он не приехал. Так мы и улетели, не сказав ему добрых слов.
А жаль. Обязательно нужно выражать свою благодарность людям, если они того заслуживают. Если тебе хочется это сделать, не стыдись этого – делай.
С той поры я старался делать это в обязательном порядке. В противном случае у меня всегда возникало чувство, что я что-то потерял. То, что найти уже никогда не смогу. Это, что-то – момент времени, важность которого трудно переоценить. Ни после того, ни тем более до того это не имеет такого значения, как в тот самый момент, когда тебе этого хочется. Только в этот самый момент ты и способен передать всю глубину своего благодарного отношения к человеку. И, главное, я понял, что мне самому это нужно даже больше, чем тому, кого я хочу отблагодарить.
В этом есть, что-то необъяснимое, особая метафизика, которая изменяет все окружающее меня в этот момент в лучшую сторону. Да и сам я становлюсь другим, лучше и счастливее чем еще минуту назад.
Все время в полете я не отрывал глаз от пейзажей, проплывавших внизу. Природа уже начала просыпаться после долгой зимы, и хотя местами еще кое-где лежал снег, зелень пробивавшаяся на ветках одиноких деревьев, давала понять, что скоро наступит долгожданное, хотя и короткое, колымское лето. Теплое майское солнце серебром играло в холодных водах Охотского моря. В этих зеркальных бликах четко просматривалась тень от летящей машины. Вертушка долго держалась вдоль береговой линии, очевидно экипаж имел задание осматривать акваторию морской границы на этом участке, и лишь перед самым поселком Ола пошла в сторону перевала.
Вернувшись домой, отца я уже не застал. Он уже уехал на Талон готовиться к ходу горбуши. И увиделись мы с ним лишь в июле. Тот разговор, который мы вели в аэропорту, остался как будто не законченным. Хотя мне еще не раз хотелось к нему вернуться, и я всякий раз говорил себе, что как только увижу отца, заговорю с ним об этом. Но так и не случилось. Все нужно делать в свое время.Глава 9 1957 г. Освобождение
Последнее время я
сплю среди бела дня.
Видимо, смерть моя
испытывает меня,
поднося, хоть дышу,
зеркало мне ко рту, —
как я переношу
небытие на свету.
И. Бродский
Что происходит со временем? Я совсем перестал его ощущать. Мне не нужно его контролировать, понимать его ход, поскольку для меня сейчас все равно, чтобы ни происходило со мной и вокруг меня.
Все происходит с точностью до наоборот по отношению ко всем моим желаниям и помыслам. Неужели я должен смириться с тем, что мне вовсе нельзя ни о чем мечтать, ни на что надеяться.
Стоит мне только подумать о самых простых вещах, об элементарном житейском счастье, как все превращается в пепел. Тогда как и зачем мне жить теперь, когда нет со мной рядом моей Ирины и моего нерожденного сына?
Почему судьба продолжает испытывать меня. Бить все больнее и изощреннее.
От чего я должен отказаться, чтобы прервать эту нескончаемую череду ударов. Может быть, от самой жизни? Чего я недопонимаю? Что-то делаю не так или чего не делаю вовсе?
Сколько же прошло времени со дня ее смерти.
Какое сегодня число, какой месяц? Ну, давай соберись, напряги свои мозги. Уже весна, конец марта или апреля.
Я в больнице, я болен. Как тяжело думается, что-то мешает, уводит мысль в сторону, не дает сосредоточиться. Наверно, я просто смертельно устал, и у меня больше нет сил думать, бороться, анализировать, нет сил, желать и мечтать о будущем.
Я не могу больше воспринимать этот мир.
Теперь, когда я свободен от внешних оков, я заковал себя изнутри. Моя болезнь тому подтверждение.– Я прав, доктор? Что Вы думаете по этому поводу? – моя беседа с главврачом больницы становится похожей на исповедь.
Как часто случается в жизни, что мы не обращаем внимания на те знаки и подсказки, что дает нам судьба. В повседневности пробегаем мимо, не поняв, с чем разминулись, от чего отвернулись, чего не заметили.
Ход истории и движение цивилизации от Бога к прогрессу заставил многих поверить в то, что мы, люди, вершим свои судьбы сами. И никто и ничто не в силах на нас влиять.
Это – безусловно, глубокое заблуждение, и все мы всякий раз получаем тому подтверждение, когда натыкаемся на нежданное препятствие или свалившиеся неприятности.
Задавал себе вопросы: «За что? Почему это случилось со мной?» Ответа не находил.
Очевидно, всему, происходящему в нашей жизни, есть простое объяснение. Логика или даже закон, по которому течет наша жизнь. Не хочешь принимать этих законов, будешь разочарован жизнью, будешь злиться и всякий раз остро переживать нежданное.
Принимать, безусловно, нужно всякое событие. Хотя бы потому, что оно уже случилось. И время вспять не повернуть. Не исправить того, что случилось.
Все это, верно, относится к тому, что нам дает Создатель, особенно, если этот Дар – чувство, к тому же если это чувство – Любовь.
И не дай Бог отказаться от него!
Отказаться от любви, значит, отказаться от Него самого – от Бога. Ибо Бог есть Любовь.
Люди порой ее боятся. Думают, что от нее так много проблем в жизни. Так много переживаний и боли. Даже если эта боль сладка.
Мы боимся зависимости от чувства, боимся потерять свободу относительно другого человека, забывая при этом, что отказываемся – от Дара Божьего.
Глупцы, глупцы, глупцы…
Ничто не может принести нам большую боль и страдания, чем сам наш отказ.
Но Господь великодушен, и Он умеет прощать.
Нужно только понять и принять Его волю.
Осознав эту свою ошибку, человек больше никогда ее не повторит. И берегитесь, если сделали это повторно. Расплата будет неминуема.
Она придет оттуда, откуда ее не ждали.
Ударит прямо под сердце. И боль эта будет ранить душу многие годы для того лишь, чтобы эта душа окончательно не зачерствела.
Чтобы у нее была возможность понять и принять главное правило этой жизни: первопричина всему – любовь.
Убивая любовь, человек посягает на главный закон этого мира. И не стоит рассчитывать на то, что люди могут быть счастливы без этого.
Какому бы дьяволу человек ни поклонялся, он рожден быть человеком, и это противоречие ему не преодолеть.
Без любви, семьи, детей жизнь будет серой и скучной. И всего этого никто не даст, потому что это лишь Божий промысел. Нужно помнить об этом всегда и не пытаться противопоставлять свою волю Воле Создателя. В результате окажешься глупцом и все потеряешь. Многие тысячи лет жизнь подтверждала это правило.
Любить непременно нужно и себя.
В тебе самом есть частичка Создателя. Наказывая себя в мыслях, ты убиваешь в себе Божественное.
Да мы, люди, делаем ошибки, да мы за них себя корим, но при этом мы не должны доводить себя до самоубийства.
Создатель никогда не наказывает, он лишь учит. Если человек не понимает его логики, если не слышит его подсказок, ему необходимо преподать урок. В виде неприятностей или болезни, а порой и несчастного случая. Опомнись во-время, измени свои взгляды на окружающий мир, и ты выздоровеешь, а беда пройдет стороной.
Так я завершил свою беседу с доктором.
– Да, уважаемый Синдзи. Тут мне с тобой трудно не согласиться. Но есть, что добавить.
Твоя болезнь, это последний шаг навстречу смерти. И если ты силен и хочешь ее побороть, то тебе надо лишь стать другим.
Работай над собой, очисти свое сознание от гнева и страха, обид и зависти. Наполни себя чистотой и любовью.
Я знаю, как это трудно, как это трудно для любого человека и как это трудно для тебя, особенно теперь, когда не стало твоей последней надежды на будущее счастье, твоей любимой.
Я помогу твоему телу, я вырежу из него опухоль. Но никто, кроме тебя не сможет вырезать черноту из твоей души. Я могу лишь дать тебе совет, что делать, в каком направлении двигаться: забудь себя прошлого, забудь свое имя и фамилию, забудь, откуда ты родом и как счастлив ты был в прошлом. Забудь, кто твои родители и какую судьбу они тебе готовили. Забудь о своих планах и мечтах, о надеждах и грезах. Оставь в прошлом обиды. И только если ты найдешь в себе силы желать выздоровления, ты сделаешь это. Наши желания и есть ключ к достижению цели. Нужно только уметь желать. Делать это так, чтобы это стало целью всей твоей жизни.
Обида на судьбу, на свою страну, на самого себя – все это помехи, преграды на твоем пути. Освободись от них, сбрось этот груз, и ты справишься с болезнью.
Не задавай себе вопросов: «Ну почему это произошло именно со мной?» В этой жизни случайностей нет. В том, что случилось с тобой, есть своя логика. Твой путь, твой рок, все это нужно твоей душе испытать, пройти сквозь все невзгоды и стать лучше. Если ты осознаешь правильность всего, с тобой происходящего, ты сумеешь избавиться от гнева и обид, от страха. А страх это боль, это смерть. Не бойся, что бы с тобой не случилось. Не бойся, и с тобой рядом всегда будет рука Создателя. Ты всегда на нее сможешь опереться и получишь помощь.
Представь себе, что ты уже стоишь у смертных ворот. И все, что было в прошлом, плохого и хорошего, потеряет всяческий смысл. Останутся в прошлом обиды и гнев, боль и страх. И любовь к женщине останется в прошлом. Любовь к детям и родителям. Все уже станет неважно. Все потеряет свой смысл, все, кроме одного. С тобой останется только твоя любовь к Богу. Если ты возлюбишь Господа, ты сумеешь любить себя.
А это самое главное лекарство в твоем случае. Прости себя уже сейчас за все. Не думай о будущем, не желай ничего в будущем, положись во всем на волю Создателя, и тебе станет легко.
Сейчас еще гнев и обида на судьбу точат тебя изнутри и не дают возможности помочь своему телу, но болезнь отступит, как только ты изменишься.
– Вы так откровенны со мной, доктор. Так легко говорите о Боге – без стыда и смущения, без страха.
– Смущаться мне уже поздно, мне скоро пятьдесят, и я многое в этой жизни видел. Стыдиться тем более нечего. Страха нет – я ведь не коммунист и от веры никогда не отказывался. Потом, мы с тобой на Колыме, и сейчас уже не 37-й. К тому же все это я уже проходил.
– У Вас довольно редкое имя, Артур Карлович. Вы, должно быть, не русский?
– Это ты верно заметил. У меня и фамилия такая же, Мартэнс. Я немец и, как и ты, здесь не по своей воле. Немецкий шпион в прошлом, а сейчас вот врач в этой больнице. Ты, я так понимаю, японский?
– Совершенно верно. Именно японский и именно шпион. Скажи мне, Артур Карлович, отчего ты до сих пор еще здесь. Почему не уехал отсюда.
– Куда? В Германию? – Он криво улыбается. – Ну, ты насмешил меня. Кто ж меня туда пустит? Тем более, я немец поволжский. Это тебя, пускать или не пускать на родину, будут решать. А со мной такой вопрос вообще не стоит. Уезжать куда-то еще на территории Союза нет смысла.
Где сейчас рады принять немца, бывшего зэка, пусть и врача. Мне здесь самое место. Работа любимая, я востребован, нужен здесь, да вот теперь и семья. Семья у меня сложилась. Сынок родился в этом году. Жена красавица.
Важно, конечно, где ты живешь, но еще важнее – как.
Внешние атрибуты жизни важны, но внутреннее согласие еще важнее. Душевный покой. Понимаешь, о чем я говорю?
– Да, Артур Карлович, понимаю.
– Я хоть и немец, но русский язык мне родной, а ты когда так научился соображать и говорить по-русски?
– Научился тут, волей не волей. Двенадцать лет, как я его учу по лагерям. А до этого учил в Японии пять лет.
– Понятно. Ну, да ладно, разговорились мы с тобой, а между тем нам завтра дело делать, причем вместе. Сегодня ты ничего есть не будешь. Завтра с утра мы тебе все прочистим, промоем. Выпишу я тебе стакан анестезии и на стол. – Он улыбается и берет меня за запястье. – Вот видишь этот инструмент. Очень, брат, удобное приспособление. Отточенная как бритва ложка из нержавейки. Ею очень удобно выскабливать потроха. Лагерное приспособление. Я ею столько операций сделал. У-у-у-у, давно со счету сбился. Так что не дрейфь. У меня рука на этот инструмент набита. Врачу нужно верить. Обязательно нужно. Ну а там, дальше, Бог наш помощник… Ты в Бога-то веришь?
– Да вроде бы верю, но вот только не в привычном смысле этого слова. В церковь не хожу, имени у моего Бога нет и обрядов не придерживаюсь.
– Ну и то хорошо. Главное, чтобы для тебя это было действительно важно. Вот как. Господь в борьбе с раком – лучший помощник.Вечером следующего дня, после операции я очнулся на железной кровати районной больницы в поселке Усть-Омчуг и решил для себя, что начинаю новую жизнь. Жизнь, никак и ничем не связанную с прошлым. Попробуем, что из всего этого выйдет.
В конце 57-го года там же в Усть-Омчуге я познакомился со своей нынешней женой Анной Ефимовной Тороповой. Она была учительницей английского языка и приезжала из Магадана проверять местные школы по линии ОблОНО.
Я приезжал с Кулу в командировку по делам лесничества. Какое-то время мы встречались, писали друг другу письма. А в 59-м, когда Аня забеременела Алешкой, мы решили пожениться. Позже я стал Александром Тороповым, переехал жить в Магадан, стал работать на судоремонтном заводе, растить детей, обживаться имуществом и, главное, старался не вспоминать свое прошлое. И это было сложнее всего. Как только я давал себе слабину, переставал работать над собой, память вновь просыпалась. Во мне разрасталась боль и обида так, как болезнь разрастается метастазами по всему моему телу. И всякий раз я находил в себе силы справляться с этим. Всякий раз неимоверным усилием воли я заставлял себя вернуться из прошлого в настоящее.
В такие минуты меня спасала природа. Мы уходили с Миколой в лес на несколько дней.
И там, я всякий раз находил себя.
Мы долго шли, уставали, отдыхали и снова шли. Мне непременно нужно было выбиться из сил. Почувствовать смертельную физическую усталость и после этого вновь ощутить желание жить. Я читал вслух любимого Басё.