Смертельный туман

Гроув С.

Как и все прочие в отряде, он раньше отбывал заключение в бостонской тюрьме. Собственно, Тео и познакомился с ним в свой первый день за решеткой. Добровольцы и рекруты, составлявшие отдельный батальон, называли подневольных работников арестантами: знаем, мол, откуда вас привезли!

По сути, пребывание в тюрьме в какой-то мере подготовило Тео с товарищами к войне. Добровольцы были неопытными юнцами, вчерашними детьми. Арестанты же – мужчинами разных возрастов, познавшими злую долю и научившимися подчиняться чужой воле. Ни то ни другое им, конечно, не нравилось, но жизненный опыт привил терпение и осторожность, в тягостях солдатчины весьма полезные.

Казанова

представлял собой особый случай. Рослый, широкоплечий, с мощной шеей, он походил на боксера. Когда-то он был красавцем-мужчиной. Потом произошло несчастье, о котором он никогда не рассказывал, но после которого он получил ожоги половины головы и лица. Тео видел, как товарищ умывался: шрам тянулся вниз на спину и грудь, уродливый, узловатый. Тео сам носил рубцы от бесчисленных порезов на правой кисти, где кости были железными, но это – другое. Давний случай, изуродовавший Казанову, оставил его таким страхолюдом, что приобрести пугающую репутацию не составило ему никакого труда. Другое дело, что характеру Казановы она совершенно не соответствовала. Он был созерцательно-спокойным, доброжелательным – и относился к Тео как младшему брату.

Каждый день, если не чаще, Тео или кто-то другой подкусывали Казанову, принимаясь расспрашивать его о шраме. Он неизменно отмахивался, так что разгоревшаяся фантазия побуждала их изобретать все более странные обстоятельства. Фигурировали то любимая книга и загоревшаяся палатка, то курица на крыше и чайник, то слепая старушка, дудочка и коробок спичек. Казанова от души хохотал над каждым вымыслом – и молчал.

Спокойный нрав и предпочтение шумным компаниям общество книг Казанова объяснял своей невиданной трусостью. Иные солдаты обращались с оружием преувеличенно нежно, точно фамильное достояние обихаживали. Казанова едва мог заставить себя прикоснуться к сабле и ружью, которые ему выдали, – закидывал их на ночь под койку, словно швабры. Если кто-либо хвастался победой в поножовщине, он досадливо хмурился. А когда после целого дня муштры кто-нибудь пускал в ход кулаки из-за надуманной обиды, закатывал глаза и отворачивался. Сам он предпочитал поваляться с книжкой в палатке. Впрочем, Тео заметил, что, сколько бы Казанова ни афишировал свою якобы трусость, задирать или оскорблять его никто не решался, а на драку провоцировать – и подавно. Тео решил про себя, что этого миролюбивого человека надежно защищало крепкое сложение и жуткий шрам.

И вот теперь Казанова молча ждал, чтобы Тео начал разговор. Лежал, закинув руки под влажный затылок, – он только что полоскался в ближнем ручье, смывая августовскую пыль. Рассматривал желтую парусину палаточного потолка.

– Каз, – вздохнул наконец Тео. – Ну не знаю я, что бы такое Шадраку написать!

Казанова продолжал смотреть в потолок.

– Что так?

– От Софии никакой весточки. И о войне. И вообще… Ну, ты представляешь. И что я должен ему сказать?

Казанова повернул к нему голову. Половина лица – красивая, улыбающаяся. Другая половина – неровная, узловатая.

– А ты не пиши ни о чем важном. Пиши о всяких пустяках. Он и разницы не поймет.

– О чем, например?

– Да хоть о том, как Лампс вчера завалился. Решил в одиночку тот сук с дороги стащить. Раз-два! – и сидит по пояс в грязи.

Тео хихикнул.

– Напиши про то, как Лампс битый час из одежды грязь выполаскивал, стоя в реке голышом. Если кишка не тонка, опиши, как он выглядел без штанов…

Тео расхохотался.

– Еще можешь написать Шадраку, как ты по ним с Софией скучаешь, – успешно рассмешив Тео, мягко добавил Казанова. – И о том, как сильно тебе хочется,

чтобы война поскорей кончилась.

Тео глубоко вздохнул и кивнул:

– Все правильно. Так и сделаю. – Провел пятерней по пыльным волосам, устало отложил перо и бумагу. – Завтра утречком напишу…

Казанова некоторое время молча смотрел на молодого человека.

– Я сегодня видел кое-что интересное…

Тео вскинул глаза, услышав, как изменился тон голоса.

– Я про фургон с припасами, что прибыл вчера, – продолжал Казанова. – Я сумел в него заглянуть.

Тео ждал продолжения.

– Вообще-то, я хотел оценить количество продовольствия, думал, может, догадаюсь, куда нас отправят, – прикину продолжительность марша и все такое. Но в фургоне не еда оказалась. Там ящики, а в них защитный доспех.

– Доспех? – с любопытством переспросил Тео.

– Стеклянные щитки для глаз, вделанные в кожаные маски.

– Вроде мотоциклетных очков?

– Сам посмотри. – Казанова приподнялся, запустил руку под койку и вытащил спутанный клубок кожаных ремешков с пряжками.

– Начинаю догадываться, как ты угодил в тюрьму, Каз, – дружески прокомментировал Тео.

Казанова натянул кожаный колпак на голову, повернулся к Тео.

– Как сидит? – глухо прозвучал его голос.

Тео нахмурился:

– Трудно сказать. Похож ты, если что, на муху-переростка…

Зеленоватые линзы, выпуклые, продолговатые, были установлены под углом. Это придавало маске печальное выражение. Посередине проходил шов, рот и нос прикрывала грушевидная вставка жесткой ткани. На шее болтались пряжка и ремешок.

– Видишь что-нибудь? – спросил Тео.

– Вижу, но искаженно. – Казанова взял рукой одну выпуклую линзу, с некоторым усилием откинул ее кверху. – Петли туговаты… – Карие глаза моргали в прорезях маски, выражения нельзя было разобрать. – Тут в ткани что-то… древесным углем пахнет.

Тео скривился:

– Снял бы ты ее лучше…

Казанова так и поступил и сказал:

– Надеюсь, Меррет не собирается нас заставлять их носить? В ней жарко, как в печке!

– Да зачем бы их надевать? Это похоже на средство защиты, но от чего?

Казанова сунул маску обратно под койку и со вздохом откинулся на постель:

– Скоро узнаем… Еще три дня, и Меррет на Индейские территории нас загонит.

Последовало молчание. Казанова опять взялся рассматривать низкий полотняный потолок. Пламя свечи трепетало, по стенам двигались тени. Тео тоже растянулся на койке и потянулся задуть фитилек. Против обыкновенного, сразу уснуть ему не удалось. Мысли путались, бродя словно по лабиринту.

4

Пять писем

2 августа 1892 года, 8 часов 31 минута

Новостные издания, письма, иной раз даже картины: все эти вещи, которые мы называем «дрек», могут происходить из прошлого или из будущего, но это прошлое и будущее в любом случае потеряно для нас из-за Великого Разделения. Иногда найденные обрывки даруют удивительные откровения. Например, толика дрека из 1832 года послужила предупреждением: заставила Новый Запад задуматься, какие условия могут послужить основанием для войны. Десятилетиями затем призрак войны грозовой тучей нависал над Западным полушарием, но опасность неизменно удавалось отвести. Войны, предшествовавшие Разделению, уже пролили вполне достаточно крови, а мятеж в Новом Акане наглядно показал, какое это несчастье, когда внутри эпохи происходит усобица.

Шадрак Элли. История Нового Запада