Смотритель
Шрифт:
– Как вонять?
– хором спросили женщины.
– Тлеть что ли будут?
– Зачем тлеть, - ухмыльнулся монах.
– Вонять будут. Организм свой они не контролируют, и все, что они ели и пили, выйдет наружу без их участия. Они же не далай-лама, чтобы за ними какашки подбирать и сворачивать их в драгоценные шарики, излечивающие от всех болезней.
Примечание. По представлениям тибетского буддизма, Далай-лама является перевоплощением бодхисаттвы Авалокитешвары (тиб.: Ченрезиг [spyan ras gzigs]), бодхисаттвы сострадания. Начиная с XVII
– Обязательно тебе нужно нам аппетит портить, - поморщились женщины.
– А сколько они так будут сидеть?
– Недолго, однако, - задумчиво сказал Савандорж, - лет пять или шесть...
– А как же их кормить?
– всполошились женщины.
– Не надо их кормить, - сказал монах, - они будут питаться энергией из космоса и вольным ветром, который будет рассказывать им, что и где произошло и приносить с собой пыльцу невиданных здесь растений. По-вашему, это амброзия.
Кое-как погрузив сидящих офицеров на кошмы, все вчетвером вытащили их на улицу и посадили друг напротив друга.
– Дуракам закон не писан, - резюмировала Мария и все пошли в дом принять вечернюю порцию пищи, чтобы ночью не снились голодные сны.
Прибытие отца
Утром над деревней услышали шум самолета. Все жители выскочили из домов посмотреть на диковинную в этих краях железную птицу.
Самолет перевернулся вверх колесами шасси и что-то выбросил из своего чрева. Через несколько секунд над выброшенной точкой раскрылся ослепительно белый парашют.
Приземлившимся на парашюте оказался профессор Фридрих Гутен Таг.
Он никак не думал, что придется прыгать с парашютом и поэтому дал команду летчику, во что бы то ни стало обеспечить его доставку в далекую тибетскую деревеньку, грозя ему неслыханными карами за неисполнение приказа...
Пилот двухместного истребителя, заслуженный летчик Германии и ветеран летчицкого труда, награжденный тремя знаками за налет по сто тысяч километров, приказ выполнил в точности, вывалив профессора из пассажирской кабины. После того, как профессора не стало, самолет полетел ровнее и быстрее.
– Профессор с возу, самолету легче, - подумал пилот и запел свою любимую песню, которую он пел всегда, когда выполнял важное задание, - а кабину я помою потом с мылом.
Звуки песни "Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек..." привлекли внимание жителей деревни, собравшихся около невиданного человека, от которого пахло так же, как от далай-ламы утром, но совершенно не удивили подошедших Екатерину и Марию.
– А, это вы, - вместо приветствия сказал профессор, - мне нужен душ и комната для отдыха.
Савандорж подхватил саквояж профессора
Вместо душа профессору принесли медный таз с тепленькой водой и грязное полотенце, которым он и утирался, морщась от брезгливости, совершенно не понимая, что на такой высоте и в таких условиях выживают только тибетцы, а все микробы и прочие вирусы стараются всеми правдами и неправдами сбежать из этих мест. И даже сейчас сидевшие на профессоре микробы были шокированы пустынностью этих мест и прокляли свою долю и решение жить вместе с этим чистюлей, который даже днем ходил в белом халате.
Перед тем как помыться, профессор вышел на задний двор и увидел две застывшие фигуры, смотрящие друг на друга.
Плюнув себе под ноги, профессор вернулся в дом.
Через полчаса профессор в белом халате, белых армейских кальсонах с костяными пуговичками светло-желтого цвета вышел в холл, если так можно было назвать общее помещение с земляным полом, посредине которого был каменный очаг, на котором стоял котел с каким-то варевом, прикрытый деревянной дощатой крышкой и деревянной ручкой.
Профессор был серьезен и внешне напоминал раннего Рабиндраната Тагора или позднего Джавахарлала Неру, но воспоминание о том, с каким запахом приземлился профессор, вызвал у них непроизвольный смех.
– Чего ржете, лошади?
– на чистом русском языке сказал профессор.
– У отца непорядок, а они, понимаешь ли, веселятся. Сейчас холки обои надеру, будете знать. Породниться-то успели?
– С кем породниться?
– не поняли присмиревшие девушки, удивленные таким к себе отношением и известием о том, что он говорит на русском языке.
– Между собой, с кем же еще, - сказал профессор.
– Как породниться?
– все еще не понять девушки.
– Неужели не могли почувствовать родную кровь?
– продолжал допытываться профессор.
– Профессор, - не выдержала Мария, - почему вы говорите загадками? Что мы должны почувствовать? И почему вы говорите по-русски?
– Я так и знал, что обе вы бесчувственные, хотя люди говорят, что родная кровь чувствуется всеми, - сказал профессор и присел на подушку неподалеку от очага.
– Ужинать скоро будем?
Никто профессору не ответил, потому что Савандорж, что-то делал возле домика, а мадам Лохонг побежала в лавку за бутылкой водки, потому что европейские гости без водки будут злыми и чего доброго съездят кулаком по сопатке, до чего же они охочи распускать свои руки. Да и не только руки.
Девушки тоже о чем-то переговаривались, а профессор достал из кармана халата пачку папирос "Беломорканал", достал папиросу, помял табак, покручивая его между пальцами, постучал мундштуком по уголку руки между большим и указательным пальцем, свернул его гармошкой, достал спички и с удовольствием прикурил, прищурив левый глаз от сизого дыма. Ни дать, ни взять, мужик вышел из дома покурить и присел на завалинку с папиросой.