Смуглая леди (сборник)
Шрифт:
закрыл. И вдруг она вспомнила, каким видела его из окон. Он шел спокойнее даже, чем
всегда, молчаливый и равнодушный ко всему, но именно эта неподвижность и произвела
на нее впечатление полной обреченности. Разве не поверилось ей тогда, что вот как он
шел, так и дальше пойдет? И тем же шагом, неторопливым, мирным, спокойным, взойдет
на ступеньки королевского дворца и обнажит свою почти бутафорскую шпагу, данную ему
только вчера по каким-то сомнительным правам.
Она
упал. Она не подняла его, а постояла над ним, раздумывая о чем-то, и вдруг окончательно
решила, что ей не хочется видеть этого Ричарда. Она села опять, крепко, по-мужски, опершись на подлокотник, и задумалась. Да, вот Шекспир. У него были мягкие,
удлиненные руки, настолько нежные, что нельзя было поверить в их силу, - такая широкая, крепкая ладонь. Однажды он долго смотрел, как она играет, и когда она устала и
поднялась с места, он тоже сел к клавесинам. Он взял только несколько аккордов, сильно и
плавно, но она сейчас же поняла, как гибки и умелы его пальцы. И когда потом она
осторожно взяла его за руку, только чуть-чуть выше запястья... Но вот, кажется, с этого и
началось. Еще ее почему-то раздражала донельзя большая плоская серьга. Она глядела на
нее, и обязательно хотелось дернуть его за мочку. Ей обязательно нужно было бы стать его
любовницей. Какое это упущение, что она не стала! Первый раз она сказала правду
Пембруку, и тот, кажется, в первый раз не поверил ей. Она даже и сама не понимала, как
так случилось, что с этим человеком не жила? Какие у нее были тогда соображения? Зачем
ей было это надо?
Становилось все темнее и темнее; изнемогая от разнородных мыслей, она закинула
голову и до хруста заломила руки за спиной... У него такие сильные, грубые руки, не
нежные, а грубые. Это зря она вспоминала, что они нежные и мягкие. У него в последнее
время было такое жесткое, прерывистое дыхание. Так дрожал голос, когда он говорил с
ней. Она видела: ему и дышать было трудно в ее присутствии. И это она сделала, она, она!
Однажды она стала перевязывать ему палец, а царапина была старая, засохшая, совсем не
нужно было ее перевязывать, но их руки были соединены, ей казалось то кровь
переливается из сосуда в сосуд. Другой раз вышло так: он надкусил яблоко, но есть не
стал, положил на стол, а она взяла это яблоко и так просто, как будто это следовало само
собой, откусила тут же, где и он. Так они съели это яблоко. Вот тут-то она и увидела - он
вцепился руками в крышку стола, и ему трудно дышать. А какие стихи он писал после! С
ума сойти. Тогда ей было смешно, а теперь просто жалко его. А жалость-то
была самым сильным чувством. Когда она жалела, она могла пойти на что угодно - на
связь-то во всяком случае.
Она встала и прошлась по комнате.
Свеча коптила.
Грязный полог над гнусной, скрипучей кроватью выглядел сегодня особенно мерзким
в этом желтом, расслабленном свете.
Она подошла к окну, подняла и опустила зачем-то занавеску.
Ей было все противнее, скучнее, все томительнее, - на нее находил тот приступ тоски
и бешеного, острого недовольства собой, которые все чаще и чаще стали посещать ее
последние дни. И знала об этой тоске только она одна.
– Скорее бы!
– сказала она вслух, со страдальческой гримасой и стукнула каблуком об
пол.
– Скорее, иди же.
И, словно услышав ее, в дверь постучали.
– Кто?
– спросила она, не двигаясь.
– Ричард Второй, - ответил ей очень знакомый голос.
II
Бербедж уж совсем собирался идти на свидание, как вдруг к нему пожаловал Четль.
– Слышали?
– спросил он, стоя в дверях.
– Ничего я не слышал, - досадливо ответил Бербедж.
– Сдались все до одного, - торжествующе объявил Четль, так, словно это было его
личной заслугой. Он прошел и бухнулся в кресло.
– Под условием рыцарского обращения
и беспристрастного разбора дела.
– Кто это?
– снова спросил Бербедж.
– Да все, как есть: и Эссекс, и Рутленд, и Соутгемптон, и Блонд, все, все! Да ведь вы
были там, кажется, и видели их всех?
– Нигде я не был, - досадливо отрезал Бербедж.
– Слушайте, дорогой, зачем вы
полезли в драку?
– Вот!
– строго, с глубоким удивлением сказал Четль.
– Оказывается, я опять виноват
во всем. Я же сказал только вам: "Спасайте вашего друга".
– Действительно, очень ему это было нужно, ворчливо буркнул Бербедж, придумывая, что бы соврать Четлю, чтобы тот не увязался. Ведь этот старый бродяга отлично знает, куда он пойдет. Так попробуй-ка выживи его. Вот сидит и мелет всякую чепуху. Напоить
его, что ли?
Он подошел к шкафу и вынул из него бутылку с белым хересом, совершенно особым,
который специально доставал для этого холостяка. Долго сердиться на него не мог. Ну что
же, пусть леди немного подождет. А он опоздает. Может оно и лучше так.
– Как поживает ваша трагедия?
– спросил он уж мирно.
– Какая это?
– Четль не отводил глаз от бутылки.
– Ах, то о Вильгельме Завоевателе?
–
Он вдруг радостно засмеялся.
– Я сегодня встретил вашего друга и сказал ему: "Мистер