Снегурочка в беде
Шрифт:
Родители Михаила практически не жили в городе, предпочитая домик в пригороде. Слабому здоровью матери Воронова вредили побочные эффекты урбанизации: автомобильные выхлопы, постоянный шум, лабиринты кварталов, толкучка в магазинах. С детьми старики общались часто, здесь их отлично выручали мобильная связь и интернет.
— Ну так что? Когда невесту знакомить привезешь? Чего тянешь кота за хвост? — посмеивался Сергей Леонтьевич. Его голос отлично долетал до меня, застывшей у двери в кухню, остававшейся незамеченной.
Намерений подслушивать у меня не было. Просто вопрос, заданный
Воронов же копошился над раковиной, стоя ко мне спиной. Похоже, он был занят чисткой картофеля. Телефон лежал на столе у раковины.
— Какую невесту? Напоминаю, что не собирался и не собираюсь жениться. Я себе не враг.
Родитель Миши засмеялся громче, а у меня сжалось и похолодело сердце.
— Так кто же тебя спрашивать будет, друг ты мой сердечный? Мы с матерью внуков хотим — это раз. А два — тебе тридцать. Вот у меня в твои годы уже двое вас было. Ну-ка давай поактивней работай в этом плане, что ли.
Миша раздраженно цокнул языком.
— В то время и дел особых не было, вот и оставалось детей строгать. От Лильки внуков требуйте, больше толку выйдет. От меня детей не дождетесь. Я ценитель спокойствия и свободы. Бонвиван.
— Ох и дурак ты, Миха, хоть и умен больно. — Сергею Леонтьевичу эта пикировка с сыном, похоже, доставляла большое удовольствие, а вот мне…
— Я что еще хотел сказать, — продолжил тот. — Баба Оля на днях заглядывала, сказала, что у нее нутбук не работает. В общем, Сашка в среду тебе привезет. Посмотри уж, будь добр. Бонвиван. Ха!
Ослабевшая, оглушенная, совершенно потерянная, я бесшумно вернулась в прихожую, дала себе минуту. Глубоко дышала. Затем подхватила пакеты с продуктами и, навесив на лицо обычную улыбку, намеренно шелестя полиэтиленом, прошла на кухню.
— Да блажь очередная, — продолжил, видимо, начатую во время моего отсутствия тему Сергей Леонтьевич. — Эти доктора чего только ни наговорят. К ним раз попадешь, здоровым уже не вырвешься.
Воронов повернулся ко мне, мрачное выражение лица разгладилось. Он с улыбкой указал на лежавший телефон, одними губами выдал: «Отец», красноречивым жестом провел ребром ладони по шее, а потом громко сказал:
— Пап, Леся пришла.
— Леся! Замечательно!
Миша быстро забрал у меня пакеты, мягко поцеловал в губы, не заметив, что я не ответила.
— Добрый вечер, Сергей Леонтьевич, — бодро поздоровалась с невидимым собеседником.
— Здравствуй, красотка. Миха, дай-ка ей телефон, хочу взглянуть на будущую невестку, — ответил старший Воронов.
— Пап! — устало выдохнул его сын.
В следующий момент я перестала ощущать, что происходящее имеет ко мне какое-то отношение, все воспринималось будто бы со стороны. Я поговорила с Сергеем Леонтьевичем, вежливо расспрашивая о его здоровье и успехах в рыбной ловле, о самочувствии Татьяны Ивановны. Совершенно не помню его ответов. Потом, пока Миша заканчивал разговор, разобрала пакеты, приступила к готовке.
Словно все окружающее, действия, лица, события — подернулось дымкой и перестало иметь значение, отделившись от меня. Да и я сама — ледяная
В таком состоянии я просуществовала ровно сутки. Ела, спала, работала, принимала душ, болтала, занималась любовью со своим (уже чужим и чуждым) мужчиной. Что самое примечательное — не размышляла о случившемся, не принимала никаких решений, крепко держала в узде эмоции. И незаметно распадалась на части.
А вечером на следующий день вернулась из офиса, достала чемодан и начала складывать вещи, повергнув Воронова в настоящий шок. С минуту он молчал, наблюдая за мной с каким-то полубезумным видом. Потом походил взад-вперед по комнате. В итоге спросил меня о причинах.
Я видела, что его растерянность перешла в злость и расстройство. Рассказать правду у меня не хватило духу. Струсила сказать, кем он был для меня, как сильно люблю его и очень не скоро остыну. Побоялась озвучить, чем больно ранил, что вовсе не хочу уходить, но другого выхода нет. Посчитала несправедливым упрекнуть в неспособности ответить моим ожиданиям, разделить со мной не только постель, но и жизнь.
Признайся я, устой скандал, обманом вынуди жениться, что бы это изменило? Заставила бы я полюбить себя? Нет. Повлекли бы за собой мои слова и действия желание не рассматривать меня как удобство и развлечение? Нет.
Вот поэтому на все его вопросы я ответила:
— Прости. Я вдруг поняла, что на самом деле не люблю тебя. Нам лучше расстаться. Так будет честнее.
В его глазах мелькнули разочарование и обида, но мужчина тут же взял себя в руки. Мрачно усмехнувшись, вопреки привычке язвительно резюмировать промолчал, кивнул в согласии и ушел в гостиную. Но вскоре вернулся. Как и прежде, спокойным, уверенным. Несокрушимым. Помог мне с вещами, вызвал такси.
Слезы и дикая боль, замешанные на гневе и отрезвлении, накатили позже. Долго они меня не мучили. Уже через пару дней я чувствовала себя хоть и сломленной, но обычной. Женщиной, которая в силах справиться с бедами и рассыпавшимися грезами.
С тех пор все, что нас связывает с Вороновым, — это работа в офисе. С какой огромной радостью я сменила бы ее, но уволиться по прошествии испытательного срока — худший вариант для моего резюме. Нормальные работодатели будут поглядывать с опаской и место мне, скорее всего, не дадут. Чтобы не испортить себе карьеру, придется как минимум год отработать в «Мегаполисе», а уж потом уходить.
Не то чтобы мне горько было видеть Мишу, но каждая встреча будто удар в солнечное сплетение: смятение, сокрушение, расстройство. Были минуты, когда я жалела, что ушла, что горда, ценю себя и не стала довольствоваться крошками со стола любимого мужчины (когда ты на голодном пайке, сойдет даже самая малость, да с пола есть будешь!). Но чаще понимала: да, по-прежнему испытываю чувства к человеку, которому не нужна в том смысле, в каком он нужен мне, и просто надо ждать, когда эту мысль примет и сердце. И прекратит колотиться и ныть, перестанет ждать теплого, ласкового взгляда, прежней улыбки, разбиваться о равнодушную вежливость, которой мы придерживались в общении, и безразличие.