Собор памяти
Шрифт:
— Но у меня создалось впечатление, что ты очень стоек в своих привычках. Я, кстати, полагал, что у тебя очень мало пороков — если они вообще есть.
— Ты затем и пришёл? Чтобы расспросить меня о моих привычках?
— Нет, Леонардо, я пришёл увести тебя отсюда.
— А что с...
— Твоими друзьями?
— Да, с моими друзьями.
— Они в безопасности — и далеко отсюда.
— Где?
— Тот, кому я спас жизнь, и фокусник Зороастро — с Деватдаром.
— Ладно, тогда — где Деватдар?
— Я доставлю тебя туда, Леонардо. Это менее опасно, чем объяснять. — Куан обвёл рукой стены с таким
— Да, конечно, но...
— Ну так у меня припасено кое-что ещё, чтобы произвести на тебя впечатление, Леонардо. Быть может, ты не единственный человек, который умеет летать. Давай-ка поиграем в маскарад, как когда-то во Флоренции.
— Не уверен, что понимаю, о чём ты говоришь, — нетерпеливо сказал Леонардо.
— Ты устал, друг? — спросил Куан.
— Нет.
— Тогда пошли…
— Сейчас?
— Да, и времени у нас не много.
— Я должен собраться, у меня в bottega остались изобретения и записи.
Куан раскрыл сумку:
— Здесь записи из твоей мастерской. Бери те, что здесь, и идём. И не тревожься о своих машинах. Их тебе доставят.
С этими словами Куан вышел из комнаты, и стражи стали у дверей, дожидаясь, когда Леонардо выйдет следом.
— Ты как-то спрашивал, что меня радует, — сказал Куан, когда они уже стояли на широкой плоской крыше одной из стен Цитадели. — Так вот: это.
Ему не было нужды указывать на огромную колыхавшуюся массу бумаги и льна, что раздувалась и волновалась над прямоугольной кирпичной печью, сложенной в виде пирамиды. Даже с этого расстояния — более двадцати футов — Леонардо ощущал густой едкий запах дыма, которым наполнялась сшитая из бумаги и льна оболочка. Верёвочная сеть оплетала верхнюю полусферу; к верёвкам присоединена была плетённая из прутьев корзина.
— Что это? — спросил Леонардо. На сферу, которая уже целиком развернулась, должно было пойти не меньше трёх сотен элей материала. Двенадцать рабов всем весом удерживали канаты, чтобы не дать гигантскому шару уплыть в небо. Рассвет сделал резную громаду Цитадели серой с розовыми крапинками, словно длинные пальцы света сплелись с камнем; а Леонардо смотрел вверх, на сферу, теперь видимую ясно: она была украшена ало-золотым верблюдом из тесьмы, нашитой на поверхность шара; верблюд колыхался и казался живым.
Куан подбежал к шару и закричал на людей:
— Залейте огонь! Верблюд полон дыма! Он вот-вот вспыхнет!
Из печи вырывались язычки пламени. Рабы накрыли жерло железным колпаком и по приказу Куана поливали водой из вёдер плетёную корзину и льняное основание шара.
— Сюда, Леонардо! — позвал Куан. — Пора! Быстрей!
Заворожённый, Леонардо вслед за Куаном забрался в корзину; шар плясал и подпрыгивал в воздухе. Корзина, в которой они стояли, была около двадцати футов в диаметре снаружи и около семнадцати — изнутри. Над корзиной, так, чтобы легко можно было дотянуться, висела жаровня.
— Как это действует? — в восторге спросил Леонардо.
Перед ним явно была летающая машина, но такая, какую Леонардо никогда бы и не придумал, хотя, пожалуй, кое в чём она напоминала изобретённый им парашют — просмолённое льняное полотнище. Внизу, под стенами Цитадели, кричала и славословила
Куан рявкнул рабам отпустить ведущие канаты и освободить шар, что те и сделали.
— Втяни верёвки, — сказал он Леонардо.
— Почему бы их просто не перерезать?
— Они ещё пригодятся, — нетерпеливо ответил Куан, а потом, будто про себя, добавил: — Ветер нужный.
И тут их резко понесло вверх. На миг Леонардо вообразил, что это дома и люди сами по себе чудесным образом уменьшились, потому что движение почти не ощущалось, лишь чуть покачивалась корзина, словно гамак, растянутый в трюме корабля. Шар словно бы оставался на месте, а мир уносился от него, Каир неудержимо проваливался вниз, и на один головокружительный миг Леонардо показалось, что он падает вверх, в небо. Но страх мгновенно рассеялся, сменившись восторгом, ибо Леонардо мог видеть — и слышать — каждого внизу, словно звуки сами по себе сделались громче. Он слышал лай собак, пронзительные голоса детей, споры и ссоры; и каждое слово, каждый шлепок и удар были отчётливы и ясны, словно Леонардо стал вездесущ, оказался во множестве мест разом — рядом с купцами, стражниками, женщинами, закутанными в чёрное, детьми, нищими, дервишами, сановниками, рабами, заклинателями змей и морем разного сброда — глазами, ушами, душой и разумом Каира; когда шар поднялся выше, они пали на колени и начали молиться.
Удовлетворённый тем, что всё идёт хорошо, Куан перегнулся через край корзины и крикнул вниз, толпе клич войны: «Mun shan ayoon Asheh!» Хотя лицо его было скрыто, одежды сказали всем, кто это там, вверху; и люди смотрели в ужасе и смятении на плывущего по воздуху калифа в алых одеяниях, Красного Джинна, обретшего плоть, чей взгляд сам убивал, который разрушал, что хотел, но всё же защищал истинную веру, защищал верных. Он был воплощённым духом воина.
Пав на колени, все эти тысячи рабов и горожан вопили, сливая голоса в рёв, захваченные чудом, плывущим над их головами. Здесь, сейчас, собственными глазами видели они обетование рая — ибо разве не возносится повелитель, калиф, Полководец Верных и Защитник Веры, силой своей магии на небеса? Кто ещё во плоти может совершить такое — и возвратиться?
— Опять мы притворяемся не теми, кто есть на самом деле, — заметил Леонардо.
— Я же обещал тебе маскарад. — Куан едва успел произнести эти слова, как корзина стала угрожающе крениться, и Куан крикнул: — Леонардо, отойди на другую сторону! Быстро!
Толпа внизу завопила от отчаяния, но корзина выправилась; и скоро Цитадель была уже далеко внизу. Она превратилась в детский песчаный замок с миниатюрными куполами, башнями, рвами, казематами, стенами и минаретами; и весь мир тоже уменьшился: улицы стали ниточками на карте, базары и дома — муравейниками размером в ноготь. Каир — величайший из городов мира, самый обширный, населённый и древний — стал полоской извести и кирпича, которую можно очертить пальцем, серой геометрической фигурой, мелкой выпуклостью на теле земель, уходящих в бесконечность, умаляя все творения человека, даже серо-голубые пирамиды Гизы на западе. Нил, великая голубая артерия Египта, был испещрён точками фелук, и бурые полоски плодородных полей протянулись вдоль его берегов. Леонардо видел рощи пальм, острогранные скалы, острова, раскрашенные храмы, деревни и стены гор. А шар всё поднимался, пока горизонт не стал правильным кругом.