Собрание сочинений в одном томе

Высоцкий Владимир Семенович

«Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты…»

Не впадай ни в тоску, ни в азарт ты Даже в самой невинной игре, Не давай заглянуть в свои карты И до срока не сбрось козырей. Отключи посторонние звуки И следи, чтоб не прятал глаза, Чтоб держал он на скатерти руки И не смог передернуть туза. Никогда не тянись за деньгами. Если ж ты, проигравши, поник — Как у Пушкина в «Пиковой даме», Ты останешься с дамою пик. Если ж ты у судьбы не в любимцах — Сбрось очки и закончи на том, Крикни: «Карты на стол, проходимцы!» — И уйди с отрешенным лицом. <Между 1967 и 1974>

«Не гуди без меры…»

Не гуди без меры, без причины, — Милиционеры из машины Врут аж до хрипоты, — Подлецам сигнальте не сигнальте — Пол-лица впечаталось в асфальте, — Тут не до красоты. По пути — обильные проулки, — Все

автомобильные прогулки Впредь надо запретить. Ну а на моем на мотоцикле Тесно вчетвером, но мы привыкли, Хоть трудно тормозить. Крошка-мотороллер — он прекрасен, — Пешеход доволен, — но опасен — МАЗ или «пылесос». Я на пешеходов не в обиде, Но враги народа в пьяном виде — Раз! — и под колесо. Мотороллер — что ж, он на излете Очень был похож на вертолетик, — Ух, и фасон с кого! Побежать и запатентовать бы, — Но бежать нельзя — лежать до свадьбы У Склифосовского! <Между 1967 и 1974>

«Водой наполненные горсти…»

Водой наполненные горсти Ко рту спешили поднести — Впрок пили воду черногорцы, И жили впрок — до тридцати. А умирать почетно было Средь пуль и матовых клинков, И уносить с собой в могилу Двух-трех врагов, двух-трех врагов. Пока курок в ружье не стерся, Стрелял и с седел, и с колен, — И в плен не брали черногорца — Он просто не сдавался в плен. А им прожить хотелось до ста, До жизни жадным, — век с лихвой, В краю, где гор и неба вдосталь, И моря тоже — с головой: Шесть сотен тысяч равных порций Воды живой в одной горсти… Но проживали черногорцы Свой долгий век — до тридцати. И жены их водой помянут; И прячут их детей в горах До той поры, пока не станут Держать оружие в руках. Беззвучно надевали траур, И заливали очаги, И молча лили слезы в траву, Чтоб не услышали враги. Чернели женщины от горя, Как плодородная земля, — За ними вслед чернели горы, Себя огнем испепеля. То было истинное мщенье — Бессмысленно себя не жгут: Людей и гор самосожженье — Как несогласие и бунт. И пять веков — как божьи кары, Как мести сына за отца — Пылали горные пожары И черногорские сердца. Цари менялись, царедворцы, Но смерть в бою — всегда в чести, Не уважали черногорцы Проживших больше тридцати. 1974

«Я был завсегдат'aем всех пивных…»

Я был завсегдат'aем всех пивных — Меня не приглашали на банкеты: Я там горчицу вмазывал в паркеты, Гасил окурки в рыбных заливных И слезы лил в пожарские котлеты. Я не был тверд, но не был мягкотел, — Семья пожить хотела без урода: В ней все — кто от сохи, кто из народа, — И покатился <я>, и полетел По жизни от привода до привода. А в общем, что — иду — нормальный ход, Ногам легко, свободен путь и руки, — Типичный люмпен, если по науке, А по уму — обычный обормот, Нигде никем не взятый на поруки. Недавно опочили старики — Большевики с двенадцатого года, — Уж так подтасовалася колода: Они — во гроб, я — вышел в вожаки, — Как выходец из нашего народа! У нас отцы — кто дуб, кто вяз, кто кедр, — Охотно мы вставляем их в анкеты, И много нас — и хватки мы, и метки, — Мы бдим, едим, других растим из недр, Предельно сокращая пятилетки. Я мажу джем на черную икру, Маячат мне и близости, и дали, — На жиже — не на гуще мне гадали, — Я из народа вышел поутру — И не вернусь, хоть мне и предлагали. <1974 или 1975>

«Не однажды встречал на пути подлецов…»

Не однажды встречал на пути подлецов, Но один мне особо запал — Он коварно швырнул горсть махорки в лицо, Нож в живот — и пропал. Я здоровый, я выжил, не верил хирург, Ну а я веру в нем возродил, Не отыщешь таких и в Америке рук — Я его не забыл. Я поставил мечту свою на тормоза, Встречи ждал и до мести дожил. Не швырнул ему, правда, махорку в глаза, Но потом закурил. Никогда с удовольствием я не встречал Откровенных таких подлецов. Но теперь я доволен: ах, как он лежал, Не дыша, среди дров! <1975>

«Вы были у Беллы?..»

Вы были у Беллы? Мы были у Беллы — Убили у Беллы День белый, день целый: И пели мы Белле, Молчали мы Белле, Уйти не хотели, Как утром с постели. И если вы слишком душой огрубели — Идите смягчиться не к водке, а к Белле. И если вам что-то под горло подкатит — У Беллы и боли, и нежности хватит. <1975>

«Препинаний и букв чародей…»

Препинаний и букв чародей, Лиходей непечатного слова Трал украл для волшебного лова Рифм и наоборотных идей. Мы, неуклюжие, мы, горемычные, Идем и падаем по всей России… Придут другие, еще лиричнее, Но это будут — не мы, другие. Автогонщик,

бурлак и ковбой, Презирающий гладь плоскогорий, В мир реальнейших фантасмагорий Первым в связке ведешь за собой! Стонешь ты эти горькие личные, В мире лучшие строки! Какие? — Придут другие, еще лиричнее, Но это будут — не мы — другие. Пришли дотошные «немыдругие», Они — хорошие, стихи — плохие. <1975>

«Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам…»

Рты подъездов, уши арок и глаза оконных рам Со светящимися лампами-зрачками… Все дневные пассажиры, все мои клиенты — там, — Все, кто ездит на такси, а значит — с нами. Смешно, конечно, говорить, Но очень даже может быть, Но мы знакомы с вами. Нет, не по работе… А не знакомы — дайте срок, — На мой зеленый огонек Зайдете, зайдете! Круглый руль, но и «баранка» — тоже круглое словцо, Хорошо, когда запаска не дырява, — То раскручиваем влево мы Садовое кольцо, То Бульварное закручиваем вправо. И ветер гаснет на стекле, Рукам привычно на руле, И расстоянье счетчик меряет деньгами, А мы — как всадники в седле, — Мы редко ходим по земле Своими ногами. Лысый скат — так что не видно от протектора следа, — Сдать в наварку — и хоть завтра жми до Крыма. Так что лысина на скате — поправимая беда, — На душе она — почти неисправима. Бывают лысые душой, — Недавно сел один такой. «Кидаю сверху, — говорит, — спешу — не видишь?» Мол, не обижу. Что ж, сидай, Но только сверху не кидай — Обидишь, обидишь! Тот рассказывает утром про удачное вчера, А другой — про трудный день, — сидит усталый… Мы — удобные попутчики, таксисты-шофера, — Собеседники мы — профессионалы. Бывает, ногу сломит черт, А вам скорей — аэропорт, — Зеленым светом мы как чудом света бредим. Мой пассажир, ты рано сник, — У нас час пик, а не тупик, — Садитесь, поедем! Мы случайные советчики, творцы летучих фраз, — Вы нас спрашивали — мы вам отвечали. Мы — лихие собеседники веселья, но подчас Мы — надежные молчальники печали. Нас почитают, почитай, Почти хранителями тайн — Нам правду громко говорят, пусть это тайна, — Нам некому — и смысла нет — Потом выбалтывать секрет, Хотя бы случайно. …Я ступаю по нехоженой проезжей полосе Не колесною резиною, а кожей, — Злюсь, конечно, на таксистов — не умеют ездить все, — Осторожно — я неопытный прохожий! Вот кто-то там таксиста ждет, Но я сегодня — пешеход, — А то подвез бы: «Сядь, — сказал бы, — человече!» Вы все зайдете — дайте срок — На мой зеленый огонек, — До скорой, до встречи! <Начало 1970-х>

«Что брюхо-то поджалось-то…»

Что брюхо-то поджалось-то — Нутро почти видн'o? Ты нарисуй, пожалуйста, Что прочим не дано. Пусть вертит нам судья вола Логично, делово: Де, пьянь — она от Дьявола, А трезвь — от Самого. Начнет похмельный тиф трясти — Претерпим муки те! Равны же в Антихристе Мы, братья во Христе… <1975?>

«Я прожил целый день в миру…»

Я прожил целый день в миру Потустороннем И бодро крикнул поутру: «Кого схороним?» Ответ мне был угрюм и тих: «Все — блажь, бравада. Кого схороним?! — Нет таких!..» Ну и не надо. Не стану дважды я просить, Манить провалом. Там, кстати, выпить-закусить — Всего навалом. Я и сейчас затосковал, Хоть час оттуда. Вот где уж истинный провал, Ну просто чудо. Я сам шальной и кочевой, А побожился: Вернусь, мол, ждите, ничего, Что я зажился. Так снова предлагаю вам, Пока не поздно: Хотите ли ко всем чертям, Где кровь венозна И льет из вены, как река, А не водица. Тем, у кого она жидка, Там не годится. И там не нужно ни гроша, Хоть век поститься, Живет там праведна душа, Не тяготится. Там вход живучим воспрещен Как посторонним, Не выдержу, спрошу еще: «Кого схороним?» Зову туда, где благодать И нет предела. Никто не хочет умирать — Такое дело. Скажи-кось, милый человек, Я, может, спутал: Какой сегодня нынче век, Какая смута? Я сам вообще-то костромской, А мать — из Крыма. Так если бунт у вас какой, Тогда я — мимо. А если нет, тогда еще Всего два слова. У нас там траур запрещен, Нет, честно слово! А там порядок — первый класс, Глядеть приятно. И наказание сейчас — Прогнать обратно. И отношение ко мне — Ну как к пройдохе. Все стали умники вдвойне К концу эпохи. Ну я согласен — поглядим Спектакль — и тронем. Ведь никого же не съедим, А так… схороним. Ну почему же все того… Как в рот набрали? Там встретились — кто и кого Тогда забрали. И Сам — с звездою на груди — Там тих и скромен, — Таких, как он, там — пруд пруди! Кого схороним? Кто задается — в лак его, Чтоб — хрен отпарить! Там этот, с трубкой… Как его? Забыл — вот память! У нас границ полно навесть: Беги — не тронем, Тут, может быть, евреи есть? Кого схороним? В двадцатом веке я, эва! Да ну-с вас к шутам! Мне нужно в номер двадцать два — Вот черт попутал! <1975>